ГОСУДАРСТВО

КHИГА X

Перевод А. Н. Егунова. 
В кн.: Платон. Соб. соч. в 3‑х тт. Т.3 (1). М., 1971

 

<: книга 1; книга 2; книга 3: книга 4: книга 5; книга 6; // книга 7; :> книга 8; книга 9; :: ||

 

Еще раз о месте поэзии в идеальном государстве

595

– Право же, я и по многим другим признакам замечаю, что мывсего правильнее устроили наше государство: говорю я это,особенно имея в виду поэзию.

– Что же ты об этом думаешь?

– Ее никоим образом нельзя допускать, поскольку онаподражательна. Это, по-моему, стало теперь еще яснее –после разбора порознь каждого вида души.

b– Как ты это понимаешь?

– Говоря между нами, – вы ведь не донесете на меня нитворцам трагедий, ни всем остальным подражателям – все этопрямо-таки язва для ума слушателей, раз у них нет средстваузнать, что это, собственно, такое.

– В каком смысле ты это говоришь?

– Придется это сказать, хотя какая-то любовь кГомеру [1] и уважение к нему, владеющие мною с детства,препятствуют мне говорить.cПохоже, что он – первыйнаставник и вождь всех этих великолепных трагедийныхпоэтов. Однако нельзя ценить человека больше, чем истину,вот и приходится сказать то, что я говорю.

– Конечно.

– Так слушай же, а главное, отвечай.

– Спрашивай.

– Можешь ли ты мне вообще определить, что такоеподражание? Сам-то я как-то не очень понимаю, в чем оносостоит.

– Значит, и мне не сообразить.

596– Нисколько не удивительно: ведь часто, прежде чемразглядят зоркие, это удается сделать людямподслеповатым.

– Бывает. Но в твоем присутствии я не решился бы ничегосказать, даже если бы мне это и прояснилось. Ты ужрассматривай сам.

Искусство как подражание подражанию идее (эйдосу)

– Хочешь, мы начнем разбор отсюда, с помощью обычногонашего метода: для каждого множества вещей, обозначаемыходним именем, мы обычно устанавливаем только одинопределенный вид. Понимаешь?

– Понимаю.

b– Возьмем и теперь какое тебе угодно множество.Ну, если хочешь, например, кроватей и столов на светемножество...

– Конечно.

– Но идей этих предметов только две – одна для кровати иодна для стола.

– Да.

– И обычно мы говорим, что мастер изготовляет ту илииную вещь, всматриваясь в ее идею: один делает кровати,другой столы, нужные нам, и то же самое и в остальныхслучаях. Но никто из мастеров не создает самое идею. Развеон это может?

– Никоим образом.

– Но смотри, назовешь ли ты мастером еще и такогочеловека...

c– Какого?

– Того, кто создает все, что делает в отдельности каждыйиз ремесленников.

– Ты говоришь о человеке на редкость искусном.

– Это еще что! Вот чему ты, пожалуй, поразишься: тотсамый мастер не только способен изготовлять разные вещи, ноон творит все, что произрастает на земле, производит насвет все живые существа, в том числе и самого себя, авдобавок землю, небо, богов и все, что на небе, а такжевсе, что под землей, в Аиде.

d– О поразительном искуснике ты рассказываешь.

– Ты не веришь? Скажи-ка, по-твоему, совсем не бываеттаких мастеров или же можно как-то стать творцом всегоэтого, но лишь одним определенным способом? Разве ты незамечаешь, что ты и сам был бы способен каким-то образомсделать все это?

– Но каким именно?

– Это нетрудное дело, и выполняется оно часто и быстро.Если тебе хочется поскорее, возьми зеркало и води им вразные стороны – сейчас же у тебя получится и Солнце, ивсе, что на небе, и земля, и ты сам, и остальные живыесущества, а также предметы,растения и все, о чем только что шла речь.

e– Да, но все это будет одна лишь видимость, а неподлинно сущие вещи.

– Прекрасно. Ты должным образом приступаешь к этомурассуждению. К числу таких мастеров относится, думаю я, иживописец? Или нет?

– Почему же нет?

– Но по-моему, ты скажешь, что он не на самом делепроизводит то, что производит, хотя в некотором роде иживописец производит кровать. Разве нет?

– Да, но у него это только видимость.

597– А что же плотник? Разве ты не говорил сейчас,что он производит не идею [кровати] – она-то, считаем мы, ибыла бы кроватью, как таковой, – а только некую кровать?

– Да, я говорил это.

– Раз он делает не то, что есть, он не сделает подлинносущего; он сделает только подобное, но не самосуществующее. И если бы кто признал изделие плотника илилюбого другого ремесленника совершенной сущностью, он едвали был бы прав.

– По крайней мере не такого мнения были бы те, ктопривык заниматься подобного рода рассуждениями.

– Значит, мы не станем удивляться, если его изделиебудет каким-то смутным подобием подлинника?

– Не станем.

b– Хочешь, исходя из этого, мы поищем, каким будет этотподражатель?

– Пожалуйста.

– Так вот, эти самые кровати бывают троякими: однасуществует в самой природе, и ее мы признали бы, думаю я,произведением бога. Или, может быть, кого-то другого?

– Нет, я думаю, только его.

– Другая – это произведение плотника.

– Да.

– Третья – произведение живописца, не так ли?

– Допустим.

– Живописец, плотник, бог – вот три создателя этих трехвидов кровати.

– Да, их трое.

c– Бог, потому ли, что не захотел или в силу необходимости,требовавшей, чтобы в природе была завершена только однакровать, сделал, таким образом, лишь одну-единственную –она-то и есть кровать, как таковая, а двух подобных, либобольше, не было создано богом и не будет в природе.

– Почему же?

– Потому что, если бы он сделал их всего две, все равнооказалось бы, что это одна, и именно та, вид которой имелибы они обе: это была бы та единственная кровать, кровать,как таковая, а двух кроватей бы не было.

– Это верно.

d– Я думаю, что бог, зная это, хотел быть действительнымтворцом действительно существующей кровати, но не какой-токровати и не каким-то мастером по кроватям. Поэтому-то он ипроизвел одну кровать, единственную по своей природе.

– Похоже, что это так.

– Хочешь, мы назовем его творцом этой вещи или чем-тодругим, подобным?

– Это было бы справедливо, потому что и эту вещь, и всеостальное он создал согласно природе.

– А как же нам назвать плотника? Не мастером ли покроватям?

– Да.

– А живописца – тоже мастером и творцом этих вещей?

– Ни в коем случае.

– Что же он тогда такое в этом отношении, как тыскажешь?

e– Вот что, мне кажется, было бы для него наиболееподходящим именем: он подражатель творениям мастеров.

– Хорошо. Значит, подражателем ты называешь того, ктопорождает произведения, стоящие на третьем месте от сущности?

– Конечно.

– Значит, таким будет и творец трагедий: раз онподражатель, он, естественно, стоит на третьем месте отцаря и отистины [2];точно так же и все остальные подражатели.

– Пожалуй.

– Итак, относительно подражателей мы с тобой согласны.Скажи мне насчет живописца вот еще что: как, по-твоему,пытается ли он воспроизвести все то, что содержится вприроде, или же он подражает творениям мастеров?

598– Творениям мастеров.

– Таким ли, каковы эти творения на самом деле или какимиони кажутся? Это ведь ты тоже должен разграничить.

– А как ты это понимаешь?

– Вот как: ложе, если смотреть на него сбоку, или прямо,или еще с какой-нибудь стороны, отличается ли от самогосебя? Или же здесь нет никакого отличия, а оно лишь кажетсяиным, и то же самое происходит и с другими вещами?

– Да, то же самое. Оно только кажется иным, а отличияздесь нет никакого.

b– Вот это ты и рассмотри. Какую задачу ставит перед собойкаждый раз живопись? Стремится ли она воспроизвестидействительное бытие или только кажимость? Иначе говоря,живопись – это воспроизведение призраков илидействительности?

– Призраков.

– Значит, подражательное искусство далеко отдействительности. Поэтому-то, сдается мне, оно и можетвоспроизводить все, что угодно: ведь оно только чуть-чутькасается любой вещи, да и тогда выходит лишь призрачное ееотображение.cНапример, художник нарисует нам сапожника, плотника, другихмастеров, но сам-то он ничего не понимает в этих ремеслах.Однако если он хороший художник, то, нарисовав плотника ииздали показав это детям или людям не очень умным, он можетввести их в заблуждение, и они примут это за настоящегоплотника.

– Конечно.

– Но я считаю, мой друг, что такого взгляда надопридерживаться относительно всех подобных вещей. Есликто-нибудь станет нам рассказывать, что ему встретилсячеловек, умеющий делать решительно все лучше любогодругого и сведущий во всем, что бы ктов отдельности ни знал,dнадо возразить такому рассказчику,что сам-то он, видно, простоват, раз дал себя провестикакому-то шарлатану и подражателю, которого при встречепринял за великого мудреца, так как не смог отличить знаниеот невежества и подражания.

– Совершенно верно.

Критика эпоса и трагедии

– Итак, после этого надо рассмотреть трагедию и еезачинателя – Гомера, потому что мы слышали от некоторых людей,будто трагическим поэтам знакомы все искусства, всечеловеческие дела –eдобродетельные и подлые, а вдобавок ещеи дела божественные. Ведь хорошему поэту, чтобы еготворчество было прекрасно, необходимо знать то, чего онкасается, иначе он не сможет творить. Следует рассмотреть,обманывались ли люди, встречая этих подражателей, замечали ли они,глядя на их творения, 599что такие вещи втрое отстоят отподлинного бытия и легко выполнимы для того, кто не знаетистины: ведь тут творят призраки, а не подлинно сущее. Или,может быть, люди правы, и хорошие поэты в самом деле знаютто, о чем, по мнению большинства, они так хорошо говорят.

– Да, это очень даже заслуживает исследования.

– А если бы кто-нибудь был в состоянии творить и то идругое – и подлинник, и его подобие, – думаешь ли ты, чтотакой человек старательно стал бы делать одни подобия исчитал бы это лучшим и самым главным в своей жизни?

b– Не думаю.

– Если бы он поистине был сведущ в том, чему подражает,тогда, думаю я, все его усилия были бы направлены насозидание, а не на подражание. Он постарался бы оставить посебе в качестве памятника много прекрасных произведений искорее предпочел бы, чтобы ему воспевали хвалу, чем самомупрославлять других.

– Я думаю! Ведь это принесло бы ому больше и чести, ипользы.

с– Насчет всяких прочих дел мы не потребуем отчета у Гомераили у кого-либо еще из поэтов; мы не спросим их, были лиони врачами или только подражателями языку врачей. Исуществует ли на свете предание, чтобы хоть один из поэтов– древних или же новых – вернул кому-то здоровье, как этоделая Асклепий, или чтобы поэт оставил по себе учеников почасти врачевания, какими были потомкиАсклепия? [3]Не станем мы их спрашивать и о разных других искусствах –оставим это в покое. Но когда Гомер пытается говорить осамом великом и прекрасном – о войнах, о руководствевоенными действиями, об управлении государствами, овоспитании людей, –dтогда мы вправе полюбопытствовать и задать ему такой вопрос:"Дорогой Гомер, если ты в смысле совершенства стоишь не натретьем месте от подлинного, если ты творишь не толькоподобие, что было бы, по нашему определению, лишьподражанием, то, занимая второе место, ты был в состояниизнать, какие занятия делают людей лучше или хуже, в частномли или в общественном обиходе: вот ты и скажи нам, какое изгосударств получило благодаря тебе лучшее устройство,eподобно тому как это было с Лакедемоном благодаря Ликургу исо многими крупными и малыми государствами – благодарямногим другим законодателям? Какое государство признаёттебя своим благим законодателем, которому оно всем обязано?Италия и Сицилия считают таким Харонда, мы –Солона [4],а тебя кто?" Сумеет Гомер назвать какое-либо государство?

– Не думаю, – отвечал Главкон, – об этом не говорят дажеГомериды.

600– Ну, а упоминается ли хоть какая-нибудь война во временаГомера, удачная потому, что он был военачальником илисоветчиком?

– Никакой такой войны не было.

– А рассказывают ли о разных замысловатых изобретениях –в искусствах или других родах деятельности, – где Гомервыказал бы себя искусным на деле, как люди передают омилетце Фалесе и о скифеАнахарсисе? [5]

– Ни в чем подобном Гомер не выделялся.

– Но если не в государственных делах, то, быть может,говорят, что в частном обиходе Гомер, когда он еще был вживых, руководил чьим-либо воспитанием и эти люди ценилиобщение с ним и передали потомкамbнекий гомеровский путь жизни, подобно тому как за этоособенно ценилиПифагора [6],а его последователи даже и до сих пор называют свой образжизни пифагорейским и явно выделяются среди остальныхлюдей?

– Ничего такого о Гомере не рассказывают, Сократ. ВедьКреофил, который был, возможно, близким человеком Гомеру,по своей невоспитанности покажется еще смешнее своегоимени [7],если правда то, что рассказывают о Гомере: ведь говорят,что Гомером совершенно пренебрегали при его жизни.

c– Да, так рассказывают. Но подумай, Главкон, если быГомер действительно был в состоянии воспитывать людей иделать их лучшими, руководствуясь в этом деле знанием, а неподражанием, неужели он не приобрел бы множестваприверженцев, не почитался бы и не ценился бы ими? АбдеритПротагор, Продик-кеосец и очень многие другие при частномобщении могут внушить окружающим, будто те не сумеютсправиться ни со своими домашними делами, ни сгосударственными, если не пойдут в обучение:d за этупремудрость ученики так их любят, что чуть ли не носят насвоихголовах [8].Неужели же Гомеру, если бы он был способен содействоватьчеловеческой добродетели, да иГесиоду [9]люди предоставили бы вести жизнь бродячих певцов, а недорожили бы ими больше,eчем золотом, и не заставили бы их обосноваться оседло,причем если бы те не согласились, разве не следовали бы заними неотступно их современники, куда бы они ни двинулись,чтобы у них учиться?

– Мне представляется, Сократ, что ты говоришь сущуюправду.

Поэт творит призраки, а не подлинное бытие

– Так не установим ли мы, что все поэты, начиная сГомера, воспроизводят лишь призраки добродетели и всегоостального, что служит предметом их творчества, но истиныне касаются? Это как в только что приведенном нами примере:601живописец нарисует сапожника, который покажется настоящимсапожником, а между тем этот живописец ничего не смыслит всапожном деле; да и зрители его картины тоже – они судятлишь по краскам и очертаниям.

– Конечно.

– То же самое, думаю я, мы скажем и о поэте: с помощьюслов и различных выражений он передает оттенки тех или иныхискусств и ремесел, хотя ничего в них не смыслит, а умеетлишь подражать, так что другим людям, таким же несведущим,b кажется под впечатлениемего слов, что это очень хорошо сказано, – говорит ли поэт вразмеренных, складных стихах о сапожном деле, или о военныхпоходах, или о чем бы то ни было другом, – так великокакое-то природное очарование всего этого. Но если лишитьтворения поэтов всех красок мусического искусства, тогда,думаю я, ты знаешь, как они будут выглядеть сами по себе, втаком обнаженном виде; вероятно, ты это наблюдал.

– Да.

– Разве они не похожи на лица хоть и молодые, нонекрасивые, так как видно, что в них нет ни кровинки?

– Очень похожи.

– Ну так обрати внимание вот на что: тот, кто творитпризраки, – подражатель, – как мы утверждаем, нисколько неразбирается в подлинном бытии, но знает одну толькокажимость. Разве не так?

c– Да, так.

– Пусть сказанное не остается у нас сказанным лишьнаполовину: давай рассмотрим это с достаточной полнотой.

– Я тебя слушаю.

– Мы говорим, что живописец может нарисовать поводья иуздечку...

– Да.

– А изготовят их шорник и кузнец.

– Конечно.

– Разве живописец знает, какими должны быть поводья иуздечка? Это знают даже не те, кто их изготовил, то естькузнец и шорник, а лишь тот, кто умеет ими пользоваться, тоесть наездник.

– Совершенно верно.

– Не так ли бывает, скажем мы, и со всеми вещами?

– А именно?

d– Применительно к каждой вещи умение может быть трояким:умение ею пользоваться, умение ее изготовить и умение ееизобразить.

– Да

– А качество, красота и правильность любой утвари,живого существа или действия соотносятся не с чем иным, какс тем применением, ради которого что-либо сделано иливозникло от природы.

– Это так.

– Значит, пользующийся какой-либо вещью, безусловно,будет обладать наибольшим опытом и может указать тому, ктоделает эту вещь, на достоинства и недостатки его работы,испытанные в деле.e Например, флейтистсообщает мастеру флейт, какие именнофлейты удобнее для игры на них, указывает, какие флейтынадо делать, и тот следует его совету.

– Конечно.

– Кто сведущ, тот отмечает достоинства и недостаткифлейт, а кто ему верит, тот так и будет их делать.

– Да.

– Значит, относительно достоинств и недостатков одного итого же предмета создатель его приобрететправильную уверенность, общаясь с человеком сведущим иволей-неволей выслушивая его указания; но знанием будетобладать лишь тот, кто этим предметом пользуется.

602– Несомненно.

– А подражатель? На опыте ли приобретет он знание опредметах, которые он рисует: хороши ли они и правильны ли,или у него составится верное мнение о них благодарянеобходимости общаться с человеком сведущим и выполнять егоуказания насчет того, как надо рисовать?

– У подражателя не будет ни того ни другого.

– Стало быть, относительно достоинств и недостатков техпредметов, которые он изображает, у подражателя не будет низнания, ни правильного мнения.

– По-видимому, нет.

– Прелестным же и искусным творцом будет такойподражатель!

– Ну, не слишком-то это прелестно!

b– Но он все-таки будет изображатьпредметы, хотя ни об одном из них не будет знать, в каком отношении онхорош или плох. Поэтому, естественно, он изображаетпрекрасным то, что кажется таким невежественномубольшинству.

– Что же иное ему и изображать?

– На этот счет мы с тобой пришли, очевидно, к полномусогласию: о том предмете, который он изображает,подражатель не знает ничего стоящего; его творчество –просто забава, а не серьезное занятие. А кто причастен ктрагической поэзии – будь то ямбические или эпическиестихи, – все они подражатели по преимуществу.

c– Несомненно.

– Но, ради Зевса, такое подражание не относится ли кчему-то, стоящему на третьем месте послеподлинного? [10] Или ты мыслишь это иначе?

– Нет, именно так.

– А воздействие, которым обладает подражание, направлено накакую из сторон человека?

– О каком воздействии ты говоришь?

– Вот о каком: одна и та же величина вблизи или издалекакажется неодинаковой – из-за нашего зрения.

– Да, неодинаковой.

d– То же самое и с изломанностью и прямизной предметов,смотря по тому, разглядывать ли их в воде или нет, и с ихвогнутостью и выпуклостью, обусловленной обманом зренияиз-за их окраски: ясно, чтовся эта сбивчивость присуща нашей душе, и на такоесостояние нашей природы как раз и опирается живопись совсеми еечарами [11],да и фокусы и множество разных подобных уловок.

– Правда.

Поэзия не поддается критериям истинности – измерению, счету и взвешиванию

– Зато измерение, счет и взвешивание оказались здесьсамыми услужливыми помощниками, так что в нас берет верх нето, что кажется большим, меньшим, многочисленным илитяжелым, а то, что в нас считает, измеряет и взвешивает.

– Конечно.

– А ведь все это – дело разумного начала нашей души.

e– Да, это его дело.

– Посредством частых измерений это начало обнаружило,что некоторые предметы больше, другие меньше, третьи равныдруг другу – в полную противоположность тому, какими они вто же самое время кажутся нам на вид.

– Да.

– А мы утверждали, что одно и то же начало не можетодновременно иметь противоположные суждения об одном и томже предмете.

– И правильно утверждали.

603– Следовательно, то начало нашей души, которое судитвопреки [подлинным] размерам [предметов], не тождественно стем ее началом, которое судит согласно этим размерам.

– Да, не тождественно.

– Между тем то, что в нас доверяет измерению ирассуждению, было бы наилучшим началом души.

– Конечно.

– А то, что всему этому противится, было бы одним изнаших скверных начал.

– Это неизбежно.

b– Как раз к этому выводу я и клонил, утверждая, чтоживопись – и вообще подражательное искусство –творитпроизведения, далекие от действительности,и имеет дело с началом нашей души, далеким от разумности;поэтому такое искусство и не может быть сподвижником идругом всего того, что здраво и истинно.

– Это поистине так.

– Стало быть, подражательное искусство, будучи и само посебе низменным, от совокупления с низменным и порождаетнизменное.

– Естественно.

– Касается ли это только подражания зрительного илитакже и воспринимаемого на слух – того, которое мы называемпоэзией?

– Видимо, и этого тоже.

c– Не будем доверять видимости только на основанииживописи, но разберемся в том духовном начале человека, скоторым имеет дело подражательноеискусство поэзии, и посмотрим, легкомысленное ли это началоили серьезное.

– Да, в этом надо разобраться.

Подражательная поэзия нарушает душевную гармонию

– Мы вот как поставим вопрос: подражательная поэзияизображает людей действующими вынужденно либо добровольно,причем на основании своей деятельности люди считают, чтопоступили либо хорошо, либо плохо, и во всех этихобстоятельствах они либо скорбят, либо радуются. Или онаизображает еще что-нибудь, кроме этого?

– Нет, больше ничего.

d– А разве во всех этихобстоятельствах человек остается невозмутимымИли как в отношении зрительно воспринимаемых предметов,когда у него получалась распря с самим собой и об одном итом же одновременно возникали противоположные мнения, так ив действиях у человека бывает такая же распря и внутренняяборьба? Впрочем, припоминаю, что теперь у нас вовсе нетнадобности это доказывать: в предшествовавших рассужденияхвсе это было нами достаточно доказано, а именно что душанаша кишит тысячами таких одновременно возникающихпротиворечий.

– Это верно.

– Да, верно, но, по-моему, необходимо теперь разобратьто, что мы тогда пропустили.

е– А что именно?

– Мы где-то там говорили, что настоящий человек легче,чем остальные, переносит какое-нибудь постигшее егонесчастье – потерю сына или утрату чего-либо, чем онособенно дорожит.

– Конечно.

– А теперь мы рассмотрим вот что: разве такой человеквовсе не будет горевать (ведь это немыслимо!) или же онбудет как-то умереннее в своей скорби?

– Вернее последнее.

604– Скажи мне о нем еще вот что: бороться со своей скорбью исопротивляться ей он будет, по-твоему, больше тогда, когдаон на виду у людей, подобных ему, или когда он окажется водиночестве, наедине с самим собой?

– На виду он будет гораздо сдержаннее.

– В одиночестве, думаю я, он не вытерпит, чтобы неразрыдаться, а если бы кто это слышал, он устыдился бы. Даи много другого он сделает, чего не хотел бы видеть вдругих.

– Так и бывает.

b– И не правда ли, то, что побуждает его противиться горю,это – разум и обычай, а то, что влечет к скорби, это – самострадание?

– Правда.

– Раз по одному и тому же поводу у человека одновременновозникают противоположные стремления, необходимо сказать,что в человеке есть два каких-то различных начала.

– Конечно.

– Одно из них послушно следует руководству обычая.

– Каким образом?

c– Обычай, между прочим, говорит, что в несчастьях самоелучшее – по возможности сохранять спокойствие и невозмущаться: ведь еще не ясна хорошая и плохая их сторона,и, сколько ни горюй, это тебя ничуть не продвинет вперед,да и ничто из человеческих дел не заслуживает особыхстраданий, а скорбьбудет очень мешать тому, что важнее всего при подобныхобстоятельствах.

– Чему именно она будет мешать, по-твоему?

– Тому, чтобы разобраться в случившемся и, раз уж это,словно при игре в кости, выпало нам на долю, распорядитьсясоответственно своими делами, разумно выбрав наилучшуювозможность, и не уподобляться детям, которые, когдаушибутся, держатся за ушибленное место и только и делаютчто ревут. Нет, мы должны приучать душу как можно скорееобращаться к врачеванию и возмещать потерянное и больное,заглушая лечением скорбный плач.

d– Да, всего правильнее было бы так относиться кнесчастьям.

– Самое лучшее начало нашей души охотно будет следоватьэтим разумным соображениям.

– Это ясно.

– А то начало, что ведет нас к памяти о страдании, ксетованиям и никогда этим не утоляется, мы будем считатьнеразумным, бездеятельным, подстать трусости.

– Да, будем считать именно так.

Яростное начало души легче поддается воспроизведению, чем разумное

605

– Негодующее начало души часто поддается разнообразномувоспроиз ведению, а вот рассудительный и спокойный нравчеловека, который никогда не выходит из себя, нелегковоспроизвести, и, если уж он воспроизведен, людям бываеттрудно его заметить и понять, особенно на всенародныхпразднествах или в театрах, где собираются самые разныелюди: ведь для них это было бы воспроизведением чуждого имсостояния.

– Да, безусловно, чуждого.

– Ясно, что подражательный поэт по своей природе неимеет отношения к разумному началу души и не для егоудовлетворения укрепляет свое искусство, когда хочетдостичь успеха у толпы. Он обращается к негодующему ипеременчивому нраву, который хорошо поддается воспроизведению.

– Да, это ясно.

b– Значит, мы были бы вправе взять такого поэта да ипоместить его в один ряд с живописцем, на которогоон похож, так как творит негодное с точки зрения истины: онимеет дело с тем же началом души, что и живописец, то естьдалеко не с самым лучшим, и этим ему уподобляется. Такимобразом, мы по праву не приняли бы его в будущееблагоустроенное государство, раз он пробуждает, питает иукрепляет худшую сторону души и губит ее разумное начало:это все равно что предать государство во власть людейнегодных, а кто поприличнее, тех истребить; то же самое,скажем мы, делает и подражательный поэт:с он внедряет в душукаждого человека в отдельности плохой государственныйстрой, потакая неразумному началу души, которое неразличает, что больше, а чтоменьше, и одно и то же считает иногда великим, а иногдамалым, создавая поэтому образы, очень далеко отстоящие отдействительности.

– Безусловно.

Подражательная поэзия портит нравы и подлежит изгнанию из государства

– Однако мы еще не предъявили поэзии самого главногообвинения: она обладает способностью портитьдаже настоящихлюдей, разве что очень немногие составят исключение; вот вчем весь ужас.

– Раз она и это творит, дальше идти уже некуда!

d– Выслушай и суди сам: мы – даже и лучшие из нас, –слушая, как Гомер или кто иной из творцов трагедийизображает кого-либо из героев охваченнымскорбью и произносящим длиннейшую речь, полную сетований, адругих заставляет петь и в отчаянии бить себя в грудь,испытываем, как тебе известно, удовольствие и, поддаваясьэтому впечатлению, следим за переживаниями героя, страдая сним вместе и принимая все это всерьез. Мы хвалим и считаемхорошим того поэта, который настроит нас по возможностиименно так.

– Это я знаю. Как же иначе?

e– А когда с кем-нибудь из нас приключитсясобственное горе, заметил ли ты, что мы щеголяем обратным –способностью сохранять спокойствие и не терятьсамообладание? В этом ведь достоинство мужчины, а то, чтомы хвалили тогда, – это свойство женщин.

– Да, я это замечал.

– Так хорошо ли обстоит дело с этой похвалой, когдазрелище человека, каким не хотелось бы быть и каким бытьсчиталось бы даже постыдным, почему-то не вызываетотвращения, а доставляет удовольствие и восхваляется?

– Нехорошо, клянусь Зевсом! Это похоже нанедоразумение.

606– Да, если ты взглянешь вот с какой стороны...

– С какой?

– Если ты сообразишь, что в этом случае испытываетудовольствие и удовлетворяется поэтами то начало нашейдуши, которое при собственных наших несчастьях мы изо всехсил сдерживаем, – а ведь оно жаждет выплакаться, вволюпогоревать и тем насытиться: таковы уж его природныестремления. Лучшая по своей природе сторона нашей души, ещенедостаточнонаученная разумом и привычкой, ослабляет тогда свой надзорза этим плачущимся началом и при зрелище чужих страстейсчитает, что ее нисколько не позорит,b когда другой человекхотя и притязает на добродетель, однако неподобающимобразом выражает свое горе: она его хвалит и жалеет, дажедумает, будто такого рода удовольствие обогащает ее и онане хотела бы его лишиться, выказав презрение ко всемупроизведению в целом. Я думаю, мало кто отдает себе отчет втом, что чужие переживания неизбежно для нас заразительны:если к ним разовьется сильная жалость, нелегко удержатьсяот нее и при собственных своих страданиях.

– Сущая правда.

c– То же самое не касается разве смешного? В то время каксамому тебе стыдно смешить людей, на представлении комедийили дома, в узком кругу, ты с большим удовольствием слышишьтакие вещи и не отвергаешь их как нечто дурное; иначеговоря, ты поступаешь точно так же, как в случае, когда тыразжалобился. Разумом ты подавляешь в себе склонность кзабавным выходкам, боясь прослыть шутом, но в этих случаяхты даешь ей волю, там у тебя появляется задор, и часто тынезаметно для самого себя в домашних условиях становишьсятворцом комедий.

– Да, несомненно, это бывает.

d– Будь то любовные утехи, гнев или всевозможные другиевлечения нашей души – ее печали и наслаждения, которыми,как мы говорим, сопровождается любое наше действие, – всеэто возбуждает в нас поэтическое подражание. Оно питает всеэто, орошает то, чему надлежало бы засохнуть, иустанавливает его власть над нами; а между тем следовало быдержать эти чувства в повиновении, чтобы мы стали лучше исчастливее, вместо того чтобы быть хуже и несчастнее.

– Я не могу против этого возразить.

e– Так вот, Главкон, когда ты встретишь людей, прославляющихГомера и утверждающих, что поэт этот воспитал Элладу и радируководства человеческими делами и просвещения его стоитвнимательно изучать, чтобы, согласно ему, построить всюсвою жизнь, тебе надо отнестись к ним дружелюбно иприветливо, потому что, насколько возможно, этопревосходные люди.607Ты уступи им, что Гомер самый творческий и первый изтворцов трагедий, но не забывай, что в наше государствопоэзия принимается лишь постольку, поскольку это гимныбогам и хвала добродетельным людям. Если же ты допустишьподслащенную Музу, будь то мелическую или эпическую, тогдав этом государстве воцарятся у тебя удовольствие истрадание вместо обычая и разумения, которое, по общемумнению, всегда признавалось наилучшим.

– Сущая правда.

b– Это напоминание пусть послужит нам оправданием передпоэзией за то, что мы выслали ее из нашего государства,поскольку она такова. Ведь нас побудило к этому разумноеоснование. А чтобы она не винила нас в жесткости инеотесанности, мы добавим еще, что искони наблюдалсякакой-то разлад между философией ипоэзией [12].Многочисленные пословицы, такие, как, например, "это тасобака, чтолает [13]и рычит на хозяина", или "он велик в пустословии безумцев",cили "толпа мудрецов одолеет и Зевса", или "они вдаются вмелочи, значит, они нищие", и тысячи других свидетельствуютоб их стародавней распре. Тем не менее надо сказать, что,если подражательная поэзия, направленная лишь на то, чтобыдоставлять удовольствие, сможет привести хоть какой-нибудьдовод в пользу того, что она уместна в благоустроенномгосударстве, мы с радостью примем ее. Мы сознаем, что исами бываем очарованы ею; но предать то, что признаешьистинным, – нечестиво. Не очаровываешься лиею и ты, мой друг, особенно когда рассматриваешь ее чрезпосредство Гомера?

d– И даже очень.

– Таким образом, если она оправдается, будь то вмелических размерах или в каких-то других, она получитправо вернуться из изгнания.

– Несомненно.

– И тем ее приверженцам, кто сам не поэт, но любитпоэтов, мы дали бы возможность защитить ее даже в прозе исказать, что она не только приятна, но и полезна длягосударственного устройства ичеловеческой жизни. Ведь мы обогатились бы, если бы онаоказалась не только приятной, но и полезной.

e– Конечно, обогатились бы!

В идеальном государстве допустима лишь та поэзия, польза которой очевидна

– Если же не удастся ее защитить, тогда, дорогой мойдруг, остается поступить как те, кто когда-то в кого-товлюбились, но потом рассудили, что любовь бесполезна, ипотому хоть и через силу, но все-таки от нее воздержались.Вот и мы: из-за дивного устройстванынешних государств в нас развилась любовь к подобного родапоэзии, и мы желаем ей добра, то есть чтобы она оказалась ипревосходной, и вполне правдивой.608Но до тех пор пока она неоправдается, мы, когда придется ее слушать, будем повторятьдля самих себя как целительное заклинание то самоерассуждение, о котором мы говорим, и остережемся, как бы неподдаться опять той ребячливой любви, свойственнойбольшинству. Нельзя считать всерьез, будто такая поэзиясерьезна и касается истины. Слушающему ее надо остерегаться,опасаясь за свое внутреннее устройство, и придерживатьсятого, что нами было сказано о поэзии.

b– Я полностью с тобой согласен.

– Ведь спор идет, дорогой мой Главкон, о великом деле,гораздо более великом, чем это кажется, – о том, быть личеловеку хорошим или плохим. Так что ни почет, ни деньги,ни любая власть, ни даже поэзия не стоят того, чтобы радиних пренебрегать справедливостью и прочей добродетелью.

– Я поддерживаю тебя на основании того, что мыразобрали. Думаю, что и всякий другой тебя поддержит, ктобы он ни был.

с– Однако мы еще не разбирали величайшего воздаяния задобродетель и назначенных за нее наград.

– Если есть другие награды кроме упомянутых, то,очевидно, ты говоришь о чем-то великом.

– Что великое может случиться за короткое время? Ведь всравнении с вечностью этот промежуток от нашего детства достарости оченькраток [14].

– И даже совсем ничтожен.

d

– Так что же? Думаешь ли ты, что бессмертному существунужно заботиться лишь об этом небольшом промежутке, а не овечности?

– Я-то, конечно, думаю, что о вечности. Но к чему этоговоришь?

Вечность (бессмертие) души

– Разве ты не сознавал, что душа наша бессмертна иникогда не погибнет?

Главкон взглянул на меня с удивлением и сказал:

– Клянусь Зевсом, нет. А ты можешь это сказать?

– Если бы я не мог, я был бы не прав. Да я думаю, и тыэто можешь – ничего трудного здесь нет.

– Для меня это трудно. Но я с удовольствием услышал быот тебя об этой нетрудной вещи.

e– Пожалуйста, слушай.

– Говори, говори!

– Называешь ли ты что-нибудь благом и злом?

– Я – да.

– А думаешь ли ты об этом то же, что и я?

– А именно?

– Все губительное и разрушительное – это зло, ахранительное и полезное – благо.

– Да.

609– Что же? Считаешь ли ты, что благо и зло существуют длякаждой вещи? Например, для глаз –воспаление, для всего тела – болезнь, для хлебов –спорынья, гниение – для древесины, для меди и железа –ржавчина, словом, чуть ли не для каждой вещи есть особо ейсвойственное зло и болезнь?

– Да.

– Когда что-нибудь такое появится в какой-либо вещи, оноделает негодным то, к чему оно пристало, и в конце концовразрушает и губит всю вещь целиком.

– Конечно.

b– Значит, каждую вещь губят свойственные ей зло инегодность, но если это ее не губит, то уж ничтодругое ее не разрушит. Благо, конечно, никогда ничего непогубит, а также не может быть губительным то, что не будетни злом, ни благом.

– Конечно.

– Значит, если среди существующего мы найдем нечтоимеющее свое зло, которое его портит, но не в состоянии егосовсем уничтожить, мы будем знать, что это нечто по своейприроде неуничтожимо.

– Видимо, так.

– Что же? У души разве нет чего-то такого, что еепортит?

c– Разумеется, есть: это все то, что мы недавно разбирали, –несправедливость, невоздержность, трусость, невежество.

– А может ли хоть что-нибудь из всего этого ее погубитьи уничтожить? Поразмысли об этом, но так, чтобы нам необмануться, думая, будто человек несправедливый инеразумный погибает вследствие своей несправедливости, этойпорчи души, тогда, когда его уличат в преступлении. Нет, тыподойди к этому так: порча тела – болезнь – измождает иразрушает тело, а это приводит к тому, что оно ужеперестает быть телом; так и все то, что мы теперьперечислили, приходит к небытию вследствие собственнойпорочности,которая своим назойливым присутствием губит все изнутри.Или не так?

d– Да, так.

– Значит, и душу рассмотри точно так же. Может липрисутствующая в ней несправедливость и прочая порочностьизвести и уничтожить ее своим присутствием до такойстепени, чтобы довести ее до смерти, отделив от тела?

– Уж это-то ни в коем случае.

– Но ведь нет разумного основания для того, чтобы что-тогибло от посторонней порчи, а от своей собственной неразрушалось?

– Такого основания нет.

e– Поразмысли, Главкон, что мы не считаем, будто тело должногибнуть непосредственно от испорченной пищи, в чем бы этапорча ни состояла, то есть если пища несвежая, протухшая итак далее. А вот когда испорченная пища вызывает в телетелесный недуг, тогда мы скажем, что тело гибнет хотя ичерез посредство пищи, но от своего собственного порока,иначе говоря от болезни.610 А от порчи съестного, посколькусъестное и тело – это разные вещи, мы считаем, тело никогдане погибнет, пока это постороннее телу зло не вызовет в немзла, свойственного телу.

– Ты говоришь очень правильно.

– На том же самом основании, если порча тела не вызываетиспорченности души, присущей ей самой, мы никогда непризнаем, будто душа гибнет от постороннего зла, помимосвоей собственной испорченности:

это зло и присущее ей зло – разные вещи.

– Да, это имеет под собой основание.

b– Так вот, либо мы опровергнем сказанное как неверное,либо до тех пор, пока это не опровергнуто, мы ни за что несогласимся, будто душа гибнет от горячки или другой болезнилибо от перерезанного горла: если даже изрубить все тело намелкие кусочки – все это нисколько не увеличиваетвозможности ее гибели, пока нам не докажут, что из-за этихстраданий тела она сама становится менее справедливой иблагочестивой. Если постороннее зло возникает в чем-либопостороннем, а собственное зло не рождается, мы не позволимутверждать, будто душа или что-то другое гибнет.

с– Но ведь этого никто никогда не докажет – что душиумирающих становятся менее справедливыми именно из-засмерти.

– Если кто наберется смелости выступить в поход противнашего утверждения, лишь бы только не быть вынужденнымсогласиться с тем, что души бессмертны, и будет настаивать,что умирающий становится менее справедливым и болеепорочным, мы станем тогда, если он прав, считатьнесправедливость смертельной, словно болезнь, для ееобладателя и говорить, чтоd те, у когоона есть, умирают от ее смертоносной природы – одни скорее,другие медленнее, – а вовсе не так, как это бывает теперь,когда нарушители справедливости умирают потому, что ихказнят другие люди.

– Клянусь Зевсом, значит, несправедливость окажетсявовсе не столь ужасной, раз она смертоносна для того, укого она есть: ведь это было бы избавлением от бед! Но ядумаю, что выйдет как раз наоборот: она убийственна длявсех прочих, раз это в ее силах, по своего носителя онаделает очень живучим –e и мало того,что живучим, еще и неутомимым. В этих случаях она, каквидно, располагается где-то вдалеке от того, чтосмертоносно.

– Хорошо сказано! Раз даже собственные порочность и злоне способны убить и погубить душу, то от зла, назначениекоторого – губить другие вещи, вряд ли погибнет душа иличто-нибудь иное, кроме того, для чего это зло предназначено.

– Вряд ли; да оно и естественно.

611– Но раз что-то не гибнет ни от одного из этих зол – ни отсобственного, ни от постороннего, то ясно, что этонепременно должно быть чем-то вечно существующим, а раз оновечно существует, оно бессмертно.

– Непременно.

Самотождественность души

– Пусть же и будет сделан такой вывод, а из него, как тыпонимаешь, следует, что души всегдасамотождественны [15].И раз ни одна из них не погибает, то количество их неуменьшается и не увеличивается. Ведь если бы увеличилоськоличество того, что бессмертно, это могло бы произойти,как тебе известно, только за счет того, что смертно, и вконце концов бессмертным –стало бы все.

– Ты прав.

b

– Но мы не признаем ни этого – ведь рассуждение наше этогоне допускает, – ни того, будто истинная природа душитакова, что она полна всевозможного разнообразия,нетождественности и различия.

– Что ты имеешь в виду?

– Нелегко быть вечным тому, что состоит из многих началда к тому же еще составлено не наилучшим образом: между темкак раз такой оказалась теперь у нас душа.

– Понятно, это нелегко.

c– А что душа бессмертна, необходимо следует как изнашего недавнего рассуждения, так и из многих других.Чтобы узнать, какова душа на самом деле, надо рассматриватьее не в состоянии растления, в котором она пребывает из-заобщения с телом и разным иным злом, как наблюдаем мы этотеперь, а такой, какой она бывает в своем чистом виде.Именно это надо как следует рассмотреть с помощьюразмышления, и тогда ты найдешь ее значительно болеепрекрасной, а также можно будет отчетливее разглядетьразличные степени справедливости и несправедливости ивообще все то, что мы теперь разбирали.d Пока что мы верноговорили о душе – о том, какой она оказывается в настоящеевремя; однако мы рассматривали лишь нынешнее ее достояние,подобно тому как при виде морского божестваГлавка [16]трудно разглядеть его древнюю природу, потому что прежниечасти его тела либо переломаны,либо стерлись, либо изуродованы волнами, а вдобавок еще оноброс раковинами, водорослями и камешками, гак что гораздобольше походит на чудовище, чем на то, чем он был по своейприроде. Так и душа от несчетного множества различного зланаходится в сходном состоянии, когда мы еенаблюдаем [17].Между тем, Главкон, надо обратить внимание вот на что...

– На что?

e– На стремление души к мудрости. Надо посмотреть,каких предметов она касается, каких общений она ищет, кольскоро она сродни божественному, бессмертному и вечносущему, и какой она стала бы, гели бы, всецело следуяподобному началу, вынырнула

бы в этом своем порыве из омута, в котором теперьобретается, и стряхнула бы с себя те камешки и ракушки,которые к ней прилипли. Так как она вкушаетземное, то от этих праздничных пиршеств, в которых, какговорят, заключается счастье, к ней много присталоземлистого, каменистого, дикого:612если бы она это стряхнула,можно было бы увидеть ее подлинную природу – многообразнаона или единообразна и как она устроена в прочихотношениях. А пока что, я думаю, мы надлежащим образомразобрали ее состояния, возможные в человеческой жизни, иее виды.

– Да, разобрали полностью.

Самодовлеющее значение справедливости

b

– И не правда ли, в этой беседе мы отделались и отостальных возражений, причем не прибегали к прославлениювоздаяний за справедливость или доброй молвы, вызываемойею, что, как вы указывали, делают Гесиод и Гомер. Напротив,мы нашли, что справедливость сама по себе есть нечтонаилучшее для самой души и что душа должна поступать посправедливости, все равно, достался ли ей перстень Гига, ав придачу к перстню еще и шлемАида [18] или же нет.

– Ты совершенно прав.

c– Теперь, Главкон, к нам уже нельзя будет придраться, еслимы вдобавок укажем, что все же есть воздаяние засправедливость и за прочую добродетель, и разберем, в какомразмере и как получает его душа от людей и богов, будь топри жизни человека или после его кончины.

– Нет, теперь уже к нам не придраться.

– Так вы вернете мне то, что вы взяли взаймы во времярассуждения?

– Что именно?

– Я уступил вам допущение, что справедливый человекможет казаться несправедливым, а несправедливый –справедливым. Хотя и невозможно, чтобы это осталось тайнойот богов и от людей,dтем не менее вы находили нужным, радирассуждения, допустить это для сопоставлениясправедливости самой по себес такой же несправедливостью. Или ты этого не помнишь?

– Я нарушил бы справедливость, если бы сказал, будто непомню.

– Так вот, раз такое сопоставление уже было сделано, яво имя справедливости настаиваю на возврате нашегодопущения. Согласитесь, что, в какой чести у богов и улюдей справедливость, такую же честь и вы должны ейвоздать. Кто справедлив, тех она награждает хотя бы тем,что она в такой чести; а что она на самом деле неложноеблаго для того, кто действительно ее придерживается, этоуже было нами выяснено.

– Твое требование справедливо.

e– Так вот, прежде всего верните мне допущение, будто богине различают свойств того или иного человека.

– Вернем.

– А раз от богов это не может утаиться, то один человекбудет им угоден, а другой – ненавистен, как , мы призналиуже вначале.

– Это так.

613– Разве не признаем мы, что для того, кто угоден богам,все, что исходит от них, будет величайшим благом, еслитолько не положено им какого-нибудь неизбежного злавследствие допущенного проступка?

– Конечно, признаем.

– Стало быть, то же самое надо признать и длясправедливого человека, все равно, постигнет ли его нищета,болезни или что иное из того, что считается алом: все это вконце концов будет ему во благо при жизни или после смерти.Ведь боги никогда не оставят Своего попечения о человеке,который стремится быть справедливым и, упражняясь в добродетели,уподобляется богу, насколько это возможно для человека.

b– Естественно, что не оставит своего о нем попечениятот, кому он подобен.

– А о человеке несправедливом следует думать как разпротивоположное.

– Безусловно.

– Для справедливого человека нашлись бы у боговсоответствующие награды.

– По моему мнению, да.

– А что же со стороны людей? Не так ли обстоит дело,если считаться с действительностью: несправедливые люди,при всей их ловкости, действуют как те участники двойногопробега, которые в один конецбегут хорошо, а на дальнейшее их не хватает;c сперва онинесутся во весь опор, а в заключение делаются посмешищем и,не добившись венка, уходят с поникшей головой и повесивнос [19].Между тем подлинные бегуны достигают цели, получают наградыи увенчиваются венками: не так ли большей частью случаетсяи с людьми справедливыми? Каждый поступок этих людей,каждое общение и весь их образ жизни вызывают в концеконцов уважение со стороны других: вот в чем состоит этанаграда.

Конечная награда за справедливость

– Несомненно.

– Значит, ты стерпишь, если я повторю о справедливыхлюдях то, что ты сам говорил о несправедливых? Я скажу, чтовсе справедливые люди с летами становятся правителями всвоем государстве, если им этого хочется;d они берут себе жен из любых, какихпожелают, семейств и дочерей своих тоже выдают за когохотят; словом, все, что ты тогда говорил о людяхнесправедливых, я теперь утверждаю относительно людейсправедливых. А с другой стороны, о несправедливых людях яговорю, что большинство из них, если смолоду им и удалосьпритаиться, под конец жизни все равно уличат, они станут посмешищем,и под старость их ждет жалкая участь:eими будут помыкать ичужеземцы, и свои, не обойдется дело и без побоев, наконец,– что ты упомянул тогда как самое жестокое (и ты был прав)– их будут пытать на дыбе и раскаленным железом. Считай,что обо всех этих муках говорил тогда я, а не ты. Ну как,стерпишь ты, если я так скажу?

– Вполне, ведь слова твои справедливы.

614– Так вот каковы будут награды, воздаяния и дарысправедливому человеку от богов и людей при его жизнивдобавок к благам, доставляемым самой справедливостью.

– Да, это прекрасные и надежные воздаяния.

– Но и по числу и по величине они ничто по сравнению стем, что ждет обоих, то есть справедливого инесправедливого человека, после их смерти. Об этом стоитпослушать, чтобы и тот и другой вынесли ил нашей беседы,что должно.

b– Пожалуйста, продолжай: вряд ли что иное можно слушать сбольшей охотой.

Миф о загробных воздаяниях

– Я передам тебе не Алкиноево по вествование, а рассказодного отважного человека, Эра, сына Армения, родом изПамфилии [20].Как-то он был убит на войне; когда через десять дней сталиподбирать тела уже разложившихся мертвецов, его нашли ещецелым, привезли домой, и когда на двенадцатый деньприступили к погребению, то, лежа уже на костре, он вдругожил, а оживши, рассказал, что он тамвидел [21].

cОн говорил, что его душа, чуть только вышла из тела,отправилась вместе со многими другими, и всеони пришли к какому-то божественному месту, где в землебыли две расселины, одна подле другой, а напротив, наверхув небе, тожедве [22].Посреди между ними восседали судьи. После вынесенияприговора они приказывали справедливым людям идти по дорогенаправо, вверх по небу, и привешивали им спереди знакприговора, а несправедливым – идти по дороге налево, вниз,причем и эти имели – позади – обозначение всехсвоих проступков.dКогда дошла очередь до Эра, судьи сказали,что он должен стать для людей вестником всего, чтоздесь видел, и велели ему все слушать и за всем наблюдать.

Он видел там, как души после суда над ними уходили подвум расселинам – неба и земли, а по двум другим приходили:по одной подымались с земли души, полные грязи и пыли, а подругой спускались с неба чистые души. И все, кто бы ниприходил, казалось, вернулись из долгого странствия:e они с радостьюрасполагались на лугу, как это бывает при всенародныхпразднествах. Они приветствовали друг друга, если кто с кембыл знаком, и расспрашивали пришедших с земли, как тамдела, а спустившихся с неба – о том, что там у них.615 Они,вспоминая, рассказывали друг другу –одни, со скорбью и слезами, сколько они чего натерпелись инасмотрелись в своем странствии под землей (а странствиеэто тысячелетнее), а другие, те, что с неба, о блаженстве ио поразительном по своей красоте зрелище.

Но рассказывать все подробно потребовало бы, Главкон,много времени. Главное же, по словам Эра, состояло вот вчем: за всякую нанесенную кому-либоbобиду и за любого обиженного все обидчики подвергаютсянаказанию в десятикратном размере (рассчитанному на столет, потому что такова продолжительность человеческойжизни), чтобы пеня была в десять раз больше преступления.Например, если кто стал виновником смерти многих людей,предав государство и войско, и многие из-за него попали врабство или же если он был соучастником в каком-нибудьдругом злодеянии, за все это, то есть за каждоепреступление, он должен терпеть десятикратно большие муки.С другой стороны, кто оказывал благодеяния, был справедливи благочестив, тот вознаграждался согласно заслугам.

cЧто Эр говорил о тех, кто, родившись, жил лишь короткоевремя, об этом не стоит упоминать. Он рассказывал также оеще большем воздаянии за непочитание – и почитание – богови родителей и за самоубийство. Он говорил, что в егоприсутствии один спрашивал там другого, куда же девалсявеликий Ардией. Этот Ардией был тираном в каком-то изгородов Памфилии еще за тысячу лет до того. Рассказывали,что он убил своего старика отца и старшего брата и совершилмного других нечестии и преступлений.dТот, кому был задан этот вопрос, отвечал на него, по словамЭра, так: "Ардией не пришел, да и не придет сюда. Ведь изразных ужасных зрелищ видели мы и такое: когда послемногочисленных мук были мы уже недалеко от устья исобирались войти, вдруг мы заметили Ардиея и еще некоторых– там были едва ли не сплошь все тираны, а из простых людейразве лишь величайшие преступники;e они уже думали было войти,но устье их не принимало и издавало рев, чуть только кто изэтих злодеев, неисцелимых по своей порочности илинедостаточно еще наказанных, делал попытку войти. Рядомстояли наготове дикие люди с огненным обличьем.616Послушные этому реву, они схватили некоторых и увели, аАрдиея и других связали по рукам и ногам, накинули им петлюна шею, повалили наземь, содрали с них кожу и поволокли побездорожью, по вонзающимся колючкам, причем всем встречнымобъясняли, за что такая казнь, и говорили, что сбросят этихпреступников в Тартар. Хотя мы и натерпелись уже множестваразных страхов, но всех их сильнее был тогда страх, как быне раздался этот рев, когда кто-либо из нас будет у устья;поэтому величайшей радостью было для каждого из нас, чторев этот умолкал, когда мы входили".

bВот какого рода были приговоры и наказания и прямопротивоположными им быливознаграждения [23].Всем, кто провел на лугу семь дней, на восьмой день надобыло встать и отправиться в путь, чтобы за четыре дняприйти в такое место, откуда сверху виден луч света,протянувшийся через все небо и землю, словно столп, оченьпохожий на радугу, только ярче и чище.c К нему они прибыли,совершив однодневный переход,и там увидели, посредине этого столпа света, свешивающиесяс неба концы связей: ведь этот свет – узел неба; как брусна кораблях, так он скрепляет небесныйсвод [24].На концах этих связей висит веретено Ананки, придающеевсему вращательное движение. У веретена ось и крючок – изадаманта, а вал – из адаманта в соединении с другими породами.dУстройство вала следующее: внешний вид у него такой же, каку здешних, но, по описанию Эра, надо представлять себе еготак, что в большой полый вал вставлен пригнанный к немутакой же вал, только поменьше, как вставляются ящики. Такимже образом и третий вал, и четвертый, и еще четыре. Всехвалов восемь, они вложены один в другой, их края сверхуимеют вид кругов на общей оси, так что снаружи они как быобразуют непрерывную поверхность единого вала, ось же этапрогнана насквозь через середину восьмого вала.e Первый,наружный вал имеет наибольшую поверхность круга, шестой вал– вторую по величине, четвертый – третью, восьмой –четвертую, седьмой – пятую, пятый – шестую, третий –седьмую, второй – восьмую повеличине [25].Круг самого большого вала – пестрый, круг седьмого вала –самый яркий; круг восьмого заимствует свой цвет от света,испускаемого седьмым;617круги второго и пятого валов близки друг к другу по цвету иболее желтого, чем те, оттенка, третий же круг – самогобелого цвета, четвертый – красноватого, а шестой стоит навтором месте побелизне [26].Все веретено в целом, вращаясь, совершает всякий раз один итот же оборот, но при его вращательном движении внутренниесемь кругов медленно поворачиваются в направлении,противоположном вращению целого.bИз них всего быстрее движется восьмой круг, на втором местепо быстроте – седьмой, шестой и пятый, которые движутся содинаковой скоростью; на третьем месте, как им былозаметно, стоят вращательные обороты четвертого круга; начетвертом месте находится третий круг, а на пятом – второй.Вращается же это веретено на коленяхАнанки [27].

Сверху на каждом из кругов веретена восседает по Сирене;вращаясь вместе с ними, каждая из них издает только одинзвук, всегда той же высоты. Из всех звуков – а их восемь –получается стройноесозвучие [28].Около Сирен на равном от них расстоянии сидят, каждая насвоем престоле, другие три существа –с это Мойры, дочериАнанки: Лáхесис, Клотó и áтропос;они – во всем белом, с венками на головах. В лад с голосамиСирен Лахесис воспевает прошлое, Клото – настоящее, Атропос– будущее. Время от времени Клото касается своей правойрукой наружного обода веретена, помогая его вращению, тогдакак Атропос своей левой рукой делает то же самое свнутренними кругами, а Лахесис поочередно касается рукойтого идругого [29].

dТак вот, чуть только они пришли туда, они сразу же должныбыли подойти к Лахесис. Некий прорицатель расставил их попорядку, затем взял с колен Лахесис жребии и образчикижизней, взошел на высокий помост и сказал:

– "Слово дочери Ананки, девы Лахесис. Однодневные души!Вот начало другого оборота, смертоносного для смертногорода. Не вас получит по жребиюгений [30],а вы его себе изберете сами. Чей жребий будет первым, тотпервым пусть выберет себе жизнь, неизбежно ему предстоящую.Добродетель не есть достояние кого-либо одного: почитая илине почитая ее, каждый приобщится к ней больше либо меньше.Это – вина избирающего: бог невиновен".

Сказав это, прорицатель бросил жребий в толпу, и каждый,кроме Эра, поднял тот жребий, который упал подле него: Эруже это не было дозволено.618Всякому поднявшему стало ясно, какой он по счету прижеребьевке. После этого прорицатель разложил перед ними наземле образчики жизней в количестве значительно большем,чем число присутствующих. Эти образчики были весьмаразличны – жизнь разных животных и все виды человеческойжизни. Среди них были даже тирании, пожизненные либоприходящие в упадок посреди жизни и кончающиеся бедностью,изгнанием и нищетой. Были тут и жизни людей, прославившихсясвоей наружностью, красотой, силой либо в состязаниях, атакже родовитостью и доблестью своих предков.bСоответственно была здесь и жизнь людей неприметных, атакже жизнь женщин. Но это не определяло душевного склада,потому что душа непременно изменится, стоит лишь избратьдругой образ жизни. Впрочем, тут были вперемежку богатствои бедность, болезнь и здоровье, а также промежуточныесостояния.

Для человека, дорогой Главкон, вся опасность заключенакак раз здесь, и потому следует по возможности заботиться,чтобы каждый из нас, оставив без внимания остальныепознания, стал бы исследователемcи учеником в области этого, если он будет в состоянии егооткуда-либо почерпнуть. Следует отыскать и того, кто дал быему способность и умение распознавать порядочный и дурнойобраз жизни, а из представляющихся возможностей всегда ивезде выбирать лучшее. Учитывая, какое отношение кдобродетельной жизни имеет все то, о чем шла сейчас речь, исопоставляя это все между собой, человек должен понимать,dчто такое красота, если она соединена с бедностью илибогатством, и в сочетании с каким состоянием души онатворит зло или благо, а также что значит благородное илинизкое происхождение, частная жизнь, государственныедолжности, мощь и слабость, восприимчивость и неспособностьк учению. Природные свойства души в сочетании друг с другоми с некоторыми благоприобретенными качествами делают то,что из всех возможностей человек способен, считаясь сприродой души, по размышлении произвести выбор:e худшим онбудет считать образ жизни, который ведет к тому, чтодуша становится несправедливее, а лучшим, когда онаделается справедливее; все же остальное он оставит встороне. Мы уже видели, что и при жизни, и после смертиэто самый важный выбор для человека.619 В Аид надо отойти с этимтвердым, как адамант, убеждением, чтобы и там тебя неошеломило богатство и тому подобное зло и чтобы ты не сталтираном, такой и подобной ей деятельностью не причинил бымного непоправимого зла, и не испытал бы еще большего зласам. В жизни всегда надо уметь выбирать средний путь,избегая крайностей – как, по возможности, в здешней, так иво. всей последующей: в этом – высшее счастье длячеловека.

bДа и вестник из того мира передавал, что прорицатель сказалтогда вот что: "Даже для того, кто приступит последним квыбору, имеется здесь приятная жизнь, совсем не плохая,если произвести выбор с умом и жить строго. Кто выбираетвначале, не будь невнимательным, а кто в конце, неотчаивайся!"

После этих слов прорицателя сразу же подошел тот, комудостался первый жребий: он взял себе жизньмогущественнейшего тирана. Из-за своего неразумия иненасытности он произвел выбор, не поразмыслив,c а тамтаилась роковая для него участь – пожирание собственныхдетей и другие всевозможные беды. Когда он потом, неторопясь, поразмыслил, он начал бить себя в грудь,горевать, что, делая свой выбор, не посчитался спредупреждением прорицателя, винил в этих бедах не себя, асудьбу, божества – все, что угодно, кроме себя самого.Между тем он был из числа тех, кто явился с неба и прожилсвою предшествовавшую жизнь при упорядоченномгосударственном строе;d правда, эта егодобродетель была всего лишь делом привычки, а не плодомфилософского размышления. Вообще говоря, немало тех, ктопришел с неба, попалось на этом, потому что они не былизакалены в трудностях. А те, кто приходил с земли,производили выбор, не торопясь: ведь они и сами испыталивсякие трудности, да и видели их на примере других людей.Поэтому, а также из-за случайностей жеребьевки длябольшинства душ наблюдается смена плохого и хорошего.e Если же, приходя вздешнюю жизнь, человек здраво философствовал и при выбореему выпал жребий не из последних, тогда, согласно вестям изтого мира, он скорее всего будет счастлив не только здесь,но и путь его отсюда туда и обратно будет не подземным,тернистым, но ровным, небесным.

620Стоило взглянуть, рассказывал Эр, на это зрелище, какразные души выбирали себе ту или иную жизнь. Смотреть наэто было жалко, смешно и странно. Большей частью выборсоответствовал привычкам предшествовавшей жизни. Эр видел,как душа бывшегоОрфея [31]выбрала жизнь лебедя: из-за ненависти к женскому полу, таккак от них он претерпел смерть, его душа не пожелалародиться от женщины. Он видел и душуФамиры [32] – она выбрала жизнь соловья.bВидел он и лебедя, который предпочел выбрать жизньчеловеческую; то же самое и другие мусические существа.Душа, имевшая двадцатый жребий, выбрала жизнь льва: этобыла душа Аякса, сынаТеламона [33],– она избегала стать человеком, памятуя об истории сприсуждением доспехов. После него шла душа Агамемнона [34].Вследствие перенесенных страданий она тоже неприязненноотносилась к человеческому роду и сменила свою жизнь нажизнь орла. Между тем выпал жребий душеАталанты [35]:заметив, каким великим почетом пользуется победитель насостязаниях, она не могла устоять и выбрала себе этуучасть.c После нееон видел, как душа Эпея, сынаПанопея [36],входила в природу женщины, искусной в ремеслах. Где-тодалеко, среди самых последних, он увидел душуФерсита [37],этого всеобщего посмешища: она облачалась в обезьяну.Случайно самой последней из всех выпал жребий идти выбиратьдушеОдиссея [38].Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие,долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека,далекого от дел; наконец она насилу нашла ее, где-товалявшуюся:d все ведь ею пренебрегли, но душаОдиссея, чуть ее увидела, сразу же избрала себе, сказав,что то же самое она сделала бы и в том случае, если бы ейвыпал первый жребий. Души разных зверей точно так жепереходили в людей и друг в друга, несправедливые – вдиких, а справедливые – в кротких; словом, происходиливсевозможные смешения.

Так вот, когда все души выбрали себе ту или иную жизнь,они в порядке жребия стали подходить к Лахесис. Какого ктоизбрал себе гения, того она с ним и посылает как стражажизни и исполнителя сделанного выбора.eПрежде всего этот страж ведет душу к Клото, под ее руку ипод кругообороты вращающегося веретена: этим он утверждаетучасть, какую кто себе выбрал по жребию.После прикосновения к Клото онведет душу к пряже Атропос, чем делает нити жизни уженеизменными.

621Отсюда душа, не оборачиваясь, идет к престолу Ананки исквозь него проникает. Когда и другие души проходят егонасквозь, они все вместе в жару и страшный знойотправляются на равнинуЛеты [39],где нет ни деревьев, ни другой растительности. Уже подвечер они располагаются у рекиАмелет [40],вода которой не может удержаться ни в каком сосуде. В мерувсе должны были выпить этой воды, но, кто не соблюдалблагоразумия, те пили без меры, а кто ее пьет такимобразом, тот все забывает.bКогда они легли спать, то в самую полночьраздался гром и разразилось землетрясение. Внезапно ихпонесло оттуда вверх в разные стороны, к местам, где имсуждено было родиться, и они рассыпались по небу, какзвезды. Эру же не было дозволено испить этой воды. Он незнает, где и каким образом душа его вернулась втело [41].Внезапно очнувшись на рассвете, он увидел себя на костре.

Заключение: призыв соблюдать справедливость

сТаким-то вот образом, Главкон, сказание это спаслось, ане погибло. Оно и нас спасет; если мы поверим ему,тогда мы и через Лету легко перейдем и души своей неоскверним. Но в убеждении, что душа бессмертна и способнапереносить любое зло и любое благо, мы все – если вы мнеповерите – всегда будем держаться вышнего пути и всяческисоблюдать справедливость вместе с разумностью, чтобы, покамы здесь, быть друзьями самим себе и богам.dА раз мы заслужим себе награду, словно победители на состязаниях,отовсюду собирающие дары, то и здесь, и в томтысячелетнем странствии, которое мы разбирали, нам будетхорошо [42].

 

<: книга 1; книга 2; книга 3: книга 4: книга 5; книга 6; // книга 7; :> книга 8; книга 9; :: ||

 

______________________________

[1]Гомер рисуется основателем "подражательной"(драматической) поэзии не только у Платона (ср. "Теэтет",152е, где величайшим в трагедии поэтом назван Гомер), но иу Аристотеля, который писал: "Гомер был величайшим поэтом,потому что он не только хорошо слагал стихи, но и создавалдраматическое изображение" (Poet. 4, 1448b 34 сл.).

[2]Живописец, по мнению Сократа, наиболее далек от истиннойидеи вещи, так как он подражатель третьей степени,подражающий плотнику, сделавшему скамью по образцу идеи.Замечательно, что идея скамьи есть нечто существенноотличное от того, что кажется подражающему ей художнику.Художник подражает не самой идее скамьи, а только ееразличным видимым глазу воплощениям, и тем самым он далекоотстает от истины и от "царя", т.e., по Платону, отустроителя и создателя космоса – демиурга.

О подражании ("мимесисе") см. выше, прим. 41 к кн.ememem.

[3] ОбАсклепии см. т. 1, прим. 2 к диалогу "Ион", и выше,прим. 73 к кн. ememem.

[4]Харонд – см. т. 1, прим. 55 к диалогу "Протагор".Солон – см. вводные замечания (стр. 661) и прим. 11 кдиалогу "Тимей", а также т. 1, прим. 55 к диалогу "Протагор".

[5]Фалес – см. т. 1, прим. 2 к диалогу "Гиппийбольший". Анахарсис – легендарный скиф, прославившийсяво время путешествия в Грецию своей мудростью и подвлиянием Солона посвятивший себя философии. О нем сообщаетГеродот (Геродот, emV 76).

[6]Пифагор (Vem в. до н.э.) из г.Регия (Юж. Италия) –древнегреческий философ, с именем которого связано многолегендарных мотивов. После многочисленных путешествий наВосток поселился на юге Италии, в Кротоне, где основалшколу, в которой особое внимание уделялось математическимнаукам и аскетическим упражнениям.

[7]Схолиаст к данному месту сообщает, что Креофил с островаХиос был женат на дочери Гомера, получил от последнего вдар "Илиаду" и принял поэта в свой дом. Страбон (XemV em, 18)говорит, что самосец Креофил, оказав Гомеру гостеприимство,получил от него поэму "Взятие Эхалии" с разрешением считатьее своею. Судя же по эпиграмме Каллимаха, приводимойСтрабоном,; эта поэма принадлежала самому Креофилу,которого даже считали учителем Гомера. Павсаний упоминаетКреофила как автора "Гераклеи" (emV 2, 2).

Имя Креофил означает, возможно, "порождение мяса"или "из рода [породы] мяса" (creas – "мясо", phyle –"род").

[8]Протагор – см. т. 1, вводные замечания к диалогу"Протагор", стр. 543.

Продик – см. т. 1, прим. 13 к "Апологии Сократа".Ср. "Протагор", 318а, где Протагор неумеренно восхваляетпользу, которую он приносит ученикам.

Комментатор aст со ссылкой на Эразма Роттердамскогообъясняет приведенную здесь пословицу от греческого обычаяносить детей в корзине на голове. Выражение это встречаетсяу Фемистия (Orat. XXem р. 254а) и Диона Хризостома (emX р. 141а).

[9]Гесиод – см. т. 1, прим. 52а к "Апологии Сократа".

[10]Поэт, по мнению Сократа и Платона, стоит, как и живописец,слишком далеко от образца, которому подражает, являясьподражателем третьей степени, в то время какмузыкант-флейтист знает о пользе своего искусства, т.e. онгораздо ближе к истинному пониманию образца, чемпоэт-подражатель.

[11]Здесь имеется в виду закон перспективы.

[12] В"Законах" Платон пишет о том, что "поэты стали сравниватьфилософов с собаками-пустолайками", когда эти последниепытались доказать стройность всех небесных явлений,основанных на действии разума (Xemem 967b-с). В речи Сократана суде тоже приводится пример аристофановской критикисофистов, Сократа, Анаксагора. См. т. 1, прим. 9 к"Апологии Сократа".

[13] Поповоду "лающей собаки" ср. прим. 12.

[14]Ср. "Федон" (107с), где Платон соотносит краткость"нынешнего времени, которое мы называем своей жизнью", со"всеми временами", т.e. вечностью.

[15]Здесь повторяется третий аргумент о бессмертии души, данныйв "Федоне" (78b-81а) при установлении самотождества идеидуши.

[16]Морское божество Главк, согласно мифам, был некогдарыбаком, а затем, отведав волшебной травы, получилбессмертие и бросился в море, где Океан и Тефия сделали егобогом.

[17] ПоПлатону, душа, отягченная злом, теряет свои крылья иполучает земное тело ("Федр", 246с-e). В "Федоне" такаядуша так же отличается от справедливой души, как истинныенебо и занебесная Земля от нашей Земли (109b-111с).

[18] Оперстне Гига см. выше, кн. emem, прим. 3. О шлемеАида см. т. 1, прим. 46 к диалогу "Горгий" (стр. 567).

[19]Буквально в тексте стоит "повесив уши": плохой бегунметафорически понимается как лошадь или собака, опускающиеуши от усталости.

[20]Рассказ Одиссея о его странствиях на пиру у царяАлкиноя (Гомер. Од. emX-Xemem) длился в течениетрех дней.

Имя памфилийца Эра трактуется различно. Влексиконе Суды (v. êr) это "собственное еврейскоеимя". В Евангелии от Луки (3, 28) Эр – предокИосифа-плотника. Климент Александрийский отождествляет егос Зороастром, сыном Армения, памфилийцем (Stromat. V, гл.XemV, 103, 2-4, St-Frucht).

[21] Озагробном пребывании Эра рассказывает также Плутарх,называя, правда, его сыном Гармония (Quaest. Conv. X 740).Подобные рассказы встречаются у Оригена как аргументациявоскресения Христа перед неверующими (Contr. Gels. emem 16),а также у Макробия (Somn. Scip. em 1, 9 Will.).

[22]Две расселины, или два "устья" (см. 615d), упоминаются уПлутарха в рассказе о круговороте душ, оплакивающих свойжребий (De genio Socrat. 591с), и у Порфирия (De antronymph. 29, 31).

[23] Ср.судьбу грешников в аду Данте ("Божественная комедия"), гдечерти бросают их вилами в кипящую смолу ("Ад", п. 21-22).

[24]Световая сфера связует землю и небо наподобие обшивкикорабля и пронизывает небо и землю насквозь в видесветящегося столпа в направлении мировой оси, концы которойсовпадают с полюсами (см. рис. 1).

Рис. 1

[25]Веретено Ананки (Необходимости) находится в центресветящегося столпа и привязано к концам небесных связей,причем ось веретена есть не что иное, как мировая ось, авал (или "пятка") устроен наподобие полушария илиусеченного конуса, включающего в себя семь другихполушарий, образующих с первым восемь небесных сфер (см.рис. 2 и 2а). Ананка вращает это веретено между своимиколенями.

Восемь небесных (или планетных) сфер имеют различнуювеличину поверхностей, образующих определенную пропорцию.Первая, внешняя, сфера, заключающая в себе все остальные, –самая большая и является небом неподвижных звезд (см. такжеприм. 48 к диалогу "Тимей" и рис. 1).

Рис. 2. Античное веретено, которому соответствует формаверетена Ананки.
АВ – ось веретена; С – вал

[26] Цветасфер соответствуют цвету самих планет. Сфера неподвижныхзвезд самая пестрая, так как передается всеми оттенкамисоставляющих ее светил, седьмая сфера – солнечная – самаяяркая, восьмая – Луна и Земля – сияет отраженным светомСолнца; вторая – Сатурн – и пятая – Меркурий –золотисто-желтоваты; третья – Юпитер – раскалена добелизны, четвертая – Марс – пылает красным цветом; шестая – Венера – яркой белизны. Подробности см. в прим. 52 кдиалогу "Тимей", где даются объяснения цветовой значимости планет.

[27] Овращении небесных сфер см. "Тимей", 38b-с.

[28]Интервалы между восемью сферами составляют октаву, илигармонию, так что весь платоновский космос звучит, какхорошо настроенный инструмент, тем более что на каждойсфере сидит сирена и поет в определенной тональности. См.также "Тимей", прим. 48.

[29] ОНеобходимости – Ананке – и ее ипостасях, а также отрех Мойрах см. т. 1, прим. 82 к диалогу "Горгий"(стр. 575). Имена этих вершительниц судьбы человекаозначают: Лахесис – "дающая жребий"(lagchano – "получать по жребию"); Клото – "пряха","прядущая нить человеческого жребия" (clotho – "прясть");Атропос – "неизменная", "неколебимая" (букв.: "та,которая не поворачивает назад"). Таким образом, перваяМойра вынимает жребий для человека в прошлом, вторая прядетего настоящую жизнь, а третья неотвратимо приближаетбудущее. Соответственно Клото – настоящее – ведаетвнешним кругом неподвижных звезд; Атропос – будущее– ведает подвижными планетами внутренних сфер; Лахесис, какопределяющая жребий, объединяет оба типа движения.

Рис. 2а.
Вид веретена Ананки сверху. Римские цифры обозначаютпорядок сфер. Арабские – соотношение их поверхностей

[30] Здесьречь идет о гении ("демоне") человеческой души,доброй или злой. У Горация читаем о гении, направляющем ссамого рождения звезду человека и умирающем с каждым излюдей, "то светлым, то мрачным" (Epist. emem 2, 187-189).Гений этот заботится о краткотечной человеческой жизни(Epist. emem 1, 143 сл.). Пиндар (01. Xememem 105) вспоминает о"демоне рождения" и борьбе в человек двух демонов – доброго излого (Pyth. emll 34). Ср. "Федон" (107d) – о гении, или"демоне", достающемся человеку при жизни и сопутствующемему в смерти. Важно отметить мысль Платона о выборе гениясамим человеком, что свидетельствует о свободе воли. См.также А.Ф.Лосев. Античная мифология в ееисторическом развитии. М., 1957, стр. 55-60.

[31]Орфей – см. выше, прим. 16 к кн. emem.

[32]Фамира – см. т. 1, прим. 11 к диалогу "Ион".

[33]После гибели Ахилла его оружие присудили не храбрейшемугреку Аяксу, сыну Теламона, а "хитроумному"Одиссею. Этому сюжету посвящена трагедия Софокла "Аякс-биченосец".

[34]Агамемнон – см. т. 1, прим. 20 к диалогу "Кратил".

[35]Аталанта.–дочь Иаситна и Климены–дева-охотница изАркадии, участвовавшая в Калидонской охоте и получившая изрук Мелеагра голову убитого вепря.

[36]Эпей – см. т. 1, прим. 10 к диалогу "Ион".

[37]Ферсит– см. т. 1, прим. 89 к диалогу "Горгий".

[38]Одиссей – см. т. 1, прим. 54 к "Апологии Сократа".

[39]Лета – река забвения в царстве мертвых, испивкоторую души умерших забывали свою земную жизнь. О "долинеЛеты" упоминает Аристофан (Ran. 186).

[40]Река Амелет – т.e. "уносящая заботы","беззаботная". Ср. у Вергилия (Аеп. Vem 714 сл.), где душиумерших "у волн реки Леты пьют беззаботные струи и долгоезабвение", т.e. Лета п Амелет здесь отождествляются, таккак забвение дает полное отсутствие заботы.

В этих образах Леты и реки Амелет есть отзвуки преданийо воде Мнемосины, т.e. памяти, с одной стороны, и Леты, т.e. забвения, с другой. Павсаний пишет о прорицалищеТрофония в Лебадее, где паломник пьет сначала воду изисточника Леты, чтоб забыть о заботах и волнениях, а затемиз источника памяти, чтобы запомнить все, что он видел впещере Трофония (emX 39, 8). О реках Аида см. "Федон",113а-d.

[41]История загробного существования души, ее странствий иперевоплощений подробно освещена с учетом других сочиненийПлатона в т. 1, прим. 82 к диалогу "Горгий".

[42]Сократ призывает своих собеседников стремиться вверх, т.e.восходить к высшему благу (см. также т. 2, "Федр",256b-257а и прим. 40, 41 к тому же диалогу).