Платон

Теэтет

[окончание]

С о к р а т. Так вот, пусть это будет один вид движения. Когда же что-то, оставаясь на месте, стареет, или становится из белого черным или из мягкого - твердым, или претерпевает еще какое-либо иное изменение, то не подобает ли это назвать другим видом движения?

Ф е о д о р. Думаю, что это необходимо.

С о к р а т. Итак, я утверждаю, что видов движения два: изменение и перемещение.

Ф е о д о р. Правильно.

С о к р а т. Сделав такое различение, обратимся к тем, кто утверждает, что все движется, с вопросом: движется ли все обоими способами, то есть и перемещается и с изменяется, или же одно что-нибудь - обоими способами, а другое - одним?

Ф е о д о р. Клянусь Зевсом, не знаю, что и сказать. Я думаю, они-то стали бы уверждать, что [все движется] сразу обоими способами.

С о к р а т. По крайней мере, если бы нет, друг мой, то перед ними оказались бы и движущиеся и стоящие вещи, и уже ничуть не более правильно было бы сказать, что все движется, нежели что все стоит.

Ф е о д о р. Вот именно.

С о к р а т. Стало быть, если все должно двигаться и неподвижность ничему не присуща, то все всегда должно двигаться всевозможными [видами] движения.

Ф е о д о р. Непременно.

С о к р а т. Взгляни же у них и вот на что: разве не говорили мы, что возникновение теплоты, белизны и чего бы то ни было другого они объясняют так, что каждое из этого одновременно с ощущением быстро движется между действующим и страдающим, причем страдающее становится уже ощущающим, а не ощущением, а действующее - имеющим качество, а не качеством? Вероятно, тебе кажется странным это слово «качество» и ты не понимаешь его собирательного смысла, но все же выслушай все по порядку. Ведь действующее не бывает ни теплотой, ни белизной, но становится теплым или белым, равно как и всем прочим. Ты ведь помнишь, как прежде мы толковали, что единое само по себе есть ничто - не действующее и не страдающее, но из взаимного сочетания того и другого родятся ощущение и ощутимое, и последнее становится имеющим качество, а первое - ощущающим.

Ф е о д о р. Помню. Как не помнить!

С о к р а т. Поэтому не будем вникать, так или иначе рассуждают они о прочих вещах, а сосредоточим внимание на одном вопросе: все движется и течет, говорите вы? Не так ли?

Ф е о д о р. Да.

С о к р а т. Следовательно, [движется и течет] обоими видами движений, которые мы разобрали, то есть перемещаясь и изменяясь?

Ф е о д о р. А как же иначе, если движение будет полным?

С о к р а т. Значит, если бы все это только перемещалось, а не менялось, то мы могли бы сказать, каково то, что, перемещаясь, течет. Или ты не находишь?

Ф е о д о р. Это так.

С о к р а т. А поскольку даже и белизна того, что течет, не остается постоянной, но изменяется (так что одновременно происходит и течение этой белизны, и превращение ее в другой цвет, чтобы, таким образом, все это не задерживалось), то разве можно в таком случае дать имя какому-либо цвету так, чтобы называть его правильно?

Ф е о д о р. Что бы тут такое придумать, Сократ? Разве что тоже что-нибудь текучее, коль скоро все это от говорящего всегда ускользает?

С о к р а т. А что мы скажем о каком-либо ощущении, например о зрении или слухе? Задерживаются ли они когда-либо в [акте] зрения или слуха?

Ф е о д о р. Не должны бы, коль скоро все движется.

С о к р а т. Значит, «видеть» следует говорить не больше, чем «не видеть», - и то же самое относится ко всякому другому ощущению, если все всевозможным образом движется.

Ф е о д о р. Выходит.

С о к р а т. А ведь и ощущение есть знание, как говорили мы с Теэтетом.

Ф е о д о р. Да, так было сказано.

С о к р а т. Следовательно, на вопрос о знании мы отвечали бы не более о знании, чем о незнании. Ф е о д о р. Видимо.

С о к р а т. Это было бы прекрасной поправкой к нашему ответу, если бы мы стремились доказать, что все движется: таким образом наш ответ оказался бы точным. Выяснилось же, по-видимому, что коль скоро все движется, то любой ответ - о чем бы ни спрашивалось - будет одинаково правильным, раз он будет означать, что дело и так и не так обстоит, или, если угодно, становится (чтобы уж вместе со словом не привносить остановки).

Ф е о д о р. Ты правильно говоришь.

С о к р а т. За исключением того, Феодор, что я сказал «так» и «не так». «Так» не следует говорить, ибо в нем еще нет движения; не выражает движения и «не так». Приверженцам этого учения нужно учредить другую какую-то речь, поскольку в настоящее время у них нет слов для своих положений, есть разве только выражение «вообще никак». Вот это своей неопределенностью как раз бы им подошло.

Ф е о д о р. Это действительно самый подходящий для них способ выражения.

С о к р а т. Стало быть, Феодор, с твоим другом покончено и мы никак не можем с ним согласиться, что с мера всех вещей - любой человек, даже и какой-нибудь неразумный. Не согласимся мы и с тем, что, согласно учению о всеобщем движении, знание есть ощущение, если только наш Теэтет не понимает это как-то иначе.

Ф е о д о р. Прекрасно сказано, Сократ. И раз с этим покончено, то и меня тебе нужно отпустить, поскольку уговор был отвечать тебе лишь до тех пор, пока речь будет идти о Протагоре.

Т е э т е т. Но не прежде, Феодор, чем вы с Сократом разберете, как вы недавно наметили, учение тех, кто утверждает, что все стоит.

Ф е о д о р. Не молод ли ты, Теэтет, учить старших нарушать соглашения? Приготовься лучше сам отвечать Сократу на остальные вопросы!

Т е э т е т. Если только он захочет. Однако с большим удовольствием я послушал бы о том, что я имею в виду.

Ф е о д о р. Вызывать Сократа на разговор - это все равно что звать ездока в чистое поле. Так что спрашивай - и услышишь.

С о к р а т. Что до первого наказа Теэтета, то, мне кажется, Феодор, я его не послушаюсь.

Ф е о д о р. А почему не послушаться?

С о к р а т. Я побаиваюсь вторгаться слишком дерзко даже в область Мелисса и других, утверждающих, что все едино и неподвижно, однако страшнее их всех мне один Парменид. Он внушает мне, совсем как у Гомера, «и почтенье, и ужас» . Дело в том, что еще очень юным я встретился с ним , тогда уже очень старым, и мне открылась во всех отношениях благородная глубина этого мужа. Поэтому я боюсь, что и слов-то его мы не поймем, а уж тем более подразумеваемого в них смысла. Да и самое главное, ради чего строится все наше рассуждение о знании, - что оно такое - обернется невидимкой под наплывом речений, если кто им доверится. Между тем, вопрос, который мы поднимаем, - это непреодолимая громада: если коснуться его мимоходом, он незаслуженно пострадает, если же уделить ему достаточно внимания, это затянет наш разговор и заслонит вопрос о знании. Нам не следует допускать ни того ни другого, а постараться с помощью повивального искус- ства разрешить Теэтета от бремени мыслей о знании.

Ф е о д о р. Ну, если тебе это кажется правильным, так и надлежит поступить.

С о к р а т. Так вот что предстоит тебе рассмотреть, Теэтет, в связи со сказанным. Ты отвечал, что ощущение есть знание. Не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Значит, если бы кто-то спросил тебя: чем видит человек белое и черное, чем он слышит высокий и низкий звук? Я думаю, ты сказал бы: глазами и ушами.

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Непринужденное обращение со словами и выражениями без тщательного их отбора, по большей части, не считается неблагородным, напротив, скорее обратное говорит о недостатке свободного воспитания, и все же есть случаи, когда бывает необходимо, как и сейчас, отклонить твой ответ как неправильный. Суди сам, какой ответ правильнее: глаза - это то, чем мы смотрим или посредством чего мы смотрим? Также и уши - это то, чем мы слышим или посредством чего мы слышим?

Т е э т е т. Мне кажется, Сократ, в обоих случаях это скорее то, посредством чего мы ощущаем, нежели чем.

С о к р а т. Было бы ужасно, дитя мое, если бы у нас, как у деревянного коня |, было по многу ощущении, а не сводились бы они все к одной какой-то идее, будь то душа или как бы ее там ни назвать, которой мы как раз и ощущаем ощутимое, пользуясь прочими [органами чувств] как орудиями.

Т е э т е т. Да, это мне больше нравится, чем прежнее.

С о к р а т. Так ради чего я для тебя это все уточняю? Если мы чем-то одним и тем же улавливаем, с помощью глаз - белое и черное, а с помощью других чувств - что-то другое, то отнесешь ли ты все это, если тебя спросят, к телу? Пожалуй, лучше тебе самому это рассудить, давая ответы, нежели мне усердствовать за тебя. Скажи: то, с помощью чего ты ощущаешь теплое, жесткое, легкое, сладкое, - все это ты отнесешь к телу или к чему-то иному?

Т е э т е т. Нет, ни к чему иному не отнесу.

С о к р а т. А не пожелаешь ли ты согласиться, что ощутимое посредством одних способностей невозможно ощущать посредством других, например ощутимое для слуха - посредством зрения, а ощутимое для зрения - посредством слуха?

Т е э т е т. Как же не пожелать!

С о к р а т. Значит, если бы ты размышлял сразу о том и о другом, ты не мог бы ощущать то и другое сразу то с помощью одного из этих органов, то с помощью другого?

Т е э т е т. Конечно, нет.

С о к р а т. Значит, размышляя сразу о звуке и о цвете, ты прежде всего установишь, что их два?

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Затем, что один отличается от другого и тождествен самому себе?

Т е э т е т. Как же иначе?

С о к р а т. И что оба они составляют два, а каждое из них - одно?

Т е э т е т. И это тоже.

С о к р а т. А затем сможешь рассмотреть, неподобны они или подобны друг другу?

Т е э т е т. Вероятно.

С о к р а т. А посредством чего стал бы ты все это о них мыслить? Ведь общего между ними нельзя уловить ни с помощью зрения, ни с помощью слуха. Вот еще доказательство моих слов: если бы можно было рассмотреть, солоны ли они оба или нет, то, знаю я, ты не постоишь за ответом и скажешь, с помощью чего это можно сделать. И оказывается, это не зрение и не слух, с а что-то иное.

Т е э т е т. Что же иное, кроме способности [ощущать] с помощью языка?

С о к р а т. Прекрасно. Но с помощью чего эта способность открывает тебе общее во всех вещах (в том числе и в тех, что ты называешь «бытием» или «небытием»), а также то, что мы сегодня о них выясняли? Какие ты отведешь всему этому органы, с помощью которых ощущало бы каждую вещь наше ощущающее начало?

Т е э т е т. Ты толкуешь о бытии и небытии, о подобии и неподобии, о тождестве и различии, а также, определяются ли они одним или иным каким-то числом. Ясно, что твой вопрос относится и к четному или нечетному, и ко всему тому, что отсюда следует, - с помощью какой части тела ощущаем мы это душой?

С о к р а т. Превосходно поспеваешь ты за мной, Теэтет! Это как раз то, о чем я спрашиваю.

Т е э т е т. Но клянусь Зевсом, Сократ, мне нечего сказать, кроме, прежде всего, того, что, по-моему, нет никакого особого органа для этих вещей, как для других, и что душа сама по себе, как мне кажется, наблюдает общее во всех вещах.

С о к р а т. Ты прекрасен, Теэтет, вовсе не урод, как говорил про тебя Феодор. Ибо кто говорит прекрасно, тот прекрасен и добр. И ты сделал не только прекрасное, но и благое дело, ибо избавил меня от пространного разъяснения, коль скоро для тебя очевидно, что одни вещи душа наблюдает сама по себе, а другие - с помощью телесных способностей. Именно таково было мое мнение, и я хотел, чтобы ты его со мной разделил.

Т е э т е т. Но все это очевидно.

С о к р а т. Какому же из двух [родов вещей] приписываешь ты сущность? Ведь она в наибольшей степени присуща всему.

Т е э т е т. Я приписываю ее тому, к чему душа устремляется сама по себе.

С о к р а т. И подобному и неподобному? И тождественному и различному?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Ну а прекрасному и дурному или доброму и злому?

Т е э т е т. Мне кажется, что душа более всего рассматривает сущность вот этих вещей в их взаимном соотношении, сравнивая в самой себе настоящее и иро-ь шедшее с будущим.

С о к р а т. Пусть так. А правда ли, что жесткость жесткого она ощущает через прикосновение, равно как и мягкость мягкого?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. О сущности же того и другого - что они собой представляют - и об их взаимной противоположности, а также в свою очередь о сущности этой противоположности пытается у нас судить сама душа, то и дело возвращаясь к ним и сравнивая их между собой.

Т е э т е т. Разумеется.

С о к р а т. Не правда ли, людям и животным от при-с роды присуще с самого рождения получать впечатления, которые через тело передаются душе, а вот размышления о сущности и пользе всего этого появляются с трудом, долгое время спустя, после многих стараний и учения, если вообще это приходит?

Т е э т е т. Совершенно верно.

С о к р а т. А можно ли постигнуть истину того, сущности чего ты не постиг?

Т е э т е т. Нельзя.

С о к р а т. А будет ли кто-то знатоком того, истины чего он не постиг?

Т е э т е т. Как это возможно, Сократ?

С о к р а т. Значит, не во впечатлениях заключается знание, а в умозаключениях о них, ибо, видимо, именно здесь можно схватить сущность и истину, там же - нет.

Т е э т е т. Очевидно.

С о к р а т. Скажешь ли ты про столь различные вещи, что это - одно и то же?

Т е э т е т. Это было бы несправедливо.

С о к р а т. Каким же [общим] именем ты все это назовешь - слух, зрение, обоняние, охлаждение, согревание?

Т е э т е т. Я бы сказал - ощущением. Как же иначе?

С о к р а т. Стало быть, все это ты будешь называть ощущением?

Т е э т е т. Это необходимо.

С о к р а т. А этим ощущением, как мы говорили, истину схватить нельзя, равно как и сущность?

Т е э т е т. Стало быть, нельзя.

С о к р а т. Выходит, и знание нельзя?

Т е э т е т. Выходит, что так.

С о к р а т. Значит, Теэтет, знание и ощущение никогда не будут тождественны.

Т е э т е т. Видимо, нет, Сократ. И теперь мне стало совершенно ясно, что знание есть нечто иное, нежели ощущение.

С о к р а т. Однако не для того мы начинали рассуждать, чтобы найти, что не есть знание, а чтобы найти, что оно есть. Тем не менее мы настолько продвинулись вперед, чтобы искать его вовсе не в ощущении, а в том имени, которое душа носит тогда, когда сама по себе занимается рассмотрением существующего.

Т е э т е т. Но я думаю, Сократ, что это называется «составлять себе мнение».

С о к р а т. Ты правильно думаешь, милый, и теперь, зачеркнув все прежнее, посмотри с самого начала, не увидишь ли ты чего-либо большего, после того как сделал такие "успехи. И скажи еще раз, что же такое есть знание?

Знание не есть только правильное мнение

Т е э т е т. Сказать, что это всякое мнение, Сократ, нельзя, поскольку бывает и ложное мнение. Пожалуй, знание - это истинное мнение: таков пусть и будет мой ответ. Если же в ходе рассуждения это не станет очевидным, как сегодня уже бывало, то мы попытаемся истолковать это как-то иначе.

С о к р а т. Только смелее следует рассуждать, Теэтет, и не отвечать так робко, как раньше. Если мы будем так поступать, то одно из двух: либо мы найдем то, что ищем, либо уж не будем считать, что знаем то, чего вовсе не знаем. Впрочем, и этой наградой не стоит пренебрегать. Вот и теперь, что ты говоришь? Что поскольку есть два вида мнений: одно - истинное, другое - ложное, то знание ты определяешь как мнение истинное?

Т е э т е т. Я - да, ибо теперь для меня это очевидно.

С о к р а т. А не стоит ли нам возвратиться к рассмотрению мнения?

Т е э т е т. Что ты имеешь в виду?

С о к р а т. Как уже и не раз прежде, теперь меня беспокоит то обстоятельство, что я всегда крайне затрудняюсь объяснить себе самому или другому, что же это за свойство такое и каким образом оно у нас возникает.

Т е э т е т. Какое именно свойство?

С о к р а т. Свойство иметь о чем-то ложное мнение. Вот и теперь я смотрю с недоумением и думаю, не оставить ли нам это и не избрать ли иной путь рассмотрения, нежели тот, на который мы встали несколько раньше.

Т е э т е т. Почему бы и нет, Сократ, если ты находишь это необходимым? Ведь только что вы с Феодором недурно толковали, что досуга нашего ничто не стесняет.

С о к р а т. Ты кстати вспомнил об этом, ибо как раз теперь самое время снова взять след. Ведь лучше сделать немного, но хорошо, чем много, но не довести до конца.

Т е э т е т. В чем дело?

С о к р а т. Ну как в чем? Что мы здесь толкуем? Утверждаем ли мы, что ложное мнение существует во всех случаях, так что всегда у кого-то из нас оно ложное, у другого же истинное, и что так якобы установлено от природы?

Т е э т е т. Давай так и скажем.

С о к р а т. А обо всем вместе и о каждом порознь разве не свойственно нам знать либо не знать? Ибо учение и забывание как промежуточное между этими двумя [состояниями] я в настоящий момент опускаю, поскольку к данному рассуждению это не относится.

Т е э т е т. Но ведь ничего другого, Сократ, не остается по отношению к каждой вещи, кроме как либо знать, либо не знать.

С о к р а т. А тот, кто имеет мнение, разве не будет неизбежно иметь его либо о чем-то из того, что он знает, либо из того, чего он не знает?

Т е э т е т. Неизбежно.

С о к р а т. И невозможно знающему не знать то, что он знает, равно как незнающему - знать то, чего он не знает.

Т е э т е т. Как же иначе?

С о к р а т. Значит, тот, кто имеет ложное мнение, принимает нечто ему известное не за то, что оно есть, но за что-то другое из того, что он знает, и, таким образом, зная то и другое, не знает ни того ни другого?

Т е э т е т. Но это невозможно, Сократ.

С о к р а т. Или же то, что он не знает, он считает чем-то другим из того, что он не знает, иначе говоря, не знающему ни Теэтета, ни Сократа может прийти в голову, что Сократ - это Теэтет или что Теэтет - это Сократ?

Т е э т е т. Каким же образом?

С о к р а т. Но ведь и вовсе невозможно, чтобы известное кто-то почитал тем, чего он не знает, и, напротив, неизвестное - тем, что он знает.

Т е э т е т. Это было бы чудовищно.

С о к р а т. Но как же еще можно иметь ложное мнение? Ведь вне всего этого вряд ли возможно иметь мнение, коль скоро все вещи мы либо знаем, либо не знаем; при таких условиях, очевидно, никак нельзя иметь ложное мнение.

Т е э т е т. Ты совершенно прав.

С о к р а т. Получается, нам в наших поисках нужно отправляться не от знания или незнания, но от бытия или небытия.

Т е э т е т. Что ты хочешь сказать?

С о к р а т. Не проще ли сказать, что тот, кто имеет мнение о чем-то как о несуществующем, непременно имеет ложное мнение, как бы ни был он богат разумом.

Т е э т е т. И это похоже на правду, Сократ.

С о к р а т. Так как же быть? Что мы ответим, Теэтет, на такой вопрос: «Возможно ли для кого-нибудь то, о чем мы говорим, и может ли кто-либо из людей иметь мнение о несуществующем, будь то по отношению к какой-то вещи, будь то о нем самом по себе?» Очевидно, мы скажем на это: «Возможно, когда думающий думает неистинно». Так ли мы скажем?

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Стало быть, и в других случаях бывает что-то подобное?

Т е э т е т. Когда?

С о к р а т. Когда кто-то что-либо видит, но не видит ничего.

Т е э т е т. Возможно ли это?

С о к р а т. Но если он видит что-то одно, то он видит нечто существующее. Или ты полагаешь, что оно может быть и среди несуществующего?

Т е э т е т. Я этого не думаю.

С о к р а т. Стало быть, видящий что-то одно видит су. Шествующее?

Т е э т е т. Очевидно.

С о к р а т. Значит, и слышащий что-то слышит существующее, по крайней мере если он слышит что-то одно?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И прикасающийся к чему-то прикасается к чему-то одному и тем самым к существующему?

Т е э т е т. И это так.

С о к р а т. Ну а тот, кто имеет о чем-то мнение, разве не имеет мнение о чем-то одном?

Т е э т е т. Непременно.

С о к р а т. А имеющий мнение о чем-то одном, разве имеет его не о существующем?

Т е э т е т. Согласен, о существующем.

С о к р а т. Значит, имеющий мнение о несуществующем мнит ничто?

Т е э т е т. Очевидно, ничто.

С о к р а т. Но тот, кто мнит ничто, вообще не имеет мнения?

Т е э т е т. Пожалуй, это ясно.

С о к р а т. Значит, нельзя мнить несуществующее ни относительно вещей, ни безотносительно к ним?

Т е э т е т. Очевидно, нет.

С о к р а т. Итак, ложное мнение - это нечто иное, нежели мнение о несуществующем.

Т е э т е т. Похоже, что иное.

С о к р а т. Значит, ни согласно теперешнему, ни согласно прежнему нашему исследованию у нас не бывает ложного мнения.

Т е э т е т. Выходит, что не бывает.

С о к р а т. А не назвать ли нам все это вот как?..

Т е э т е т. Как?

С о к р а т. Давай назовем мнение, оказывающееся ложным, иномнением, - когда кто-нибудь, принимая одну вещь за другую и смешивая их в разуме, утверждает, что она существует. Таким образом, он всегда мнит существующее, однако одно вместо другого, и, поскольку относительно рассматриваемого он все-таки ошибается, справедливо можно сказать, что у него ложное мнение.

Т е э т е т. По-моему, ты сказал совершенно правильно. Ведь если кто-то вместо прекрасного мнит безобразное или, наоборот, вместо безобразного - прекрасное, тот имеет поистине ложное мнение.

С о к р а т. Мне теперь ясно, Теэтет, что передо мной у тебя нет ни почтения, ни страха.

Т е э т е т. Но почему же?!

С о к р а т. Я думаю, ты считаешь меня неспособным придраться к этому твоему «поистине ложному» и спросить: можно ли быть медленно быстрым или тяжело легким или чем-либо иным, противоположным самому себе, не в соответствии с собственной природой, а в соответствии с противоположной? Я прощаю тебе эту дерзость, чтобы ты не напрасно дерзал. Так тебе нравится утверждать, что ложное мнение есть заблуждение?

Т е э т е т. Мне - да.

С о к р а т. Значит, по твоему мнению, можно мыслить что-то одно как нечто другое, а не как это самое?

Т е э т е т. Конечно, можно.

С о к р а т. Стало быть, когда чей-то разум это делает, он неизбежно мыслит либо обе эти вещи вместе, либо с каждую из двух?

Т е э т е т. Неизбежно. Либо вместе, либо по очереди.

С о к р а т. Прекрасно. Но то ли ты называешь «мыслить», что и я?

Т е э т е т. А что называешь так ты?

С о к р а т. Я называю так рассуждение, которое душа ведет сама с собою о том, что она наблюдает. Объясняю тебе это как человек, который сам ничего не знает. Я воображаю, что, мысля, она делает не что иное, как рассуждает, сама себя спрашивая и отвечая, утверж-дая и отрицая. Когда же она, медленнее или живее уловив что-то, определяет это и более не колеблется, - тогда мы считаем это ее мнением. Так что, по мне, иметь мнение - значит рассуждать, а мнение - это словесное выражение, но без участия голоса и обращенное не к кому-то другому, а к самому себе, молча. А тебе как кажется?

Т е э т е т. Так же.

С о к р а т. Значит, когда кто-то мнит одно вместо другого, он, видимо, утверждает про себя, что одно есть другое.

Т е э т е т. Как же иначе?

С о к р а т. Припомни, не говорил ли ты когда-нибудь про себя, что прекрасное скорее всего есть безобразное, а несправедливое - справедливое, или, самое главное, не принимался ли ты убеждать себя, что-де одно - это скорее всего другое? Или же совсем наоборот - даже и во сне ты не отваживался себе сказать, что нечетное на самом деле есть четное, или что-либо еще в этом роде?

Т е э т е т. Ты прав.

С о к р а т. А думаешь, кто-то другой, в здравом ли уме или в исступлении, отважится усердно твердить самому себе и себя убеждать, что бык непременно есть лошадь или что два - это единица!

Т е э т е т. Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

С о к р а т. Тогда, если рассуждать про себя и значит мнить, то никто, рассуждая о двух вещах, составляя себе о них мнение и охватывая их душой, не скажет и не будет мнить, что одно есть другое. И тебе нужно оставить речь [о другом]. Ибо я снова повторяю, что никто не мнит, будто безобразное прекрасно или еще что-нибудь в этом роде.

Т е э т е т. Я оставляю это и одобряю то, что ты говоришь.

С о к р а т. Стало быть, имеющему мнение об обеих вещах невозможно мнить, что одно есть другое.

Т е э т е т. Видимо.

С о к р а т. Но ведь, имея мнение лишь об одном из двух, а о другом - нет, он и вовсе никогда не станет мнить, что одно есть другое.

Т е э т е т. Ты прав. Иначе он вынужден был бы коснуться и того, о чем он не имеет мнения.

С о к р а т. Следовательно, заблуждение невозможно ни для того, кто имеет мнение об обеих вещах, ни для того, кто имеет его об одной из двух. Поэтому если бы кто-то определил ложное мнение как мнение об ином, он ничего бы этим не сказал. Итак, ни в этом случае, ни в прежних наше мнение не оказывается ложным.

Т е э т е т. Похоже, что нет.

С о к р а т. И все же, Теэтет, если окажется, что не бывает ложного мнения, нам придется признать много нелепого.

Т е э т е т. Например?

С о к р а т. Я не скажу тебе, пока не попытаюсь рассмотреть это со всех сторон. Ведь мне было бы стыдно за нас, если бы, оказавшись в тупике, мы вынуждены были бы допустить то, о чем я говорю. Если же мы найдем выход и получим свободу, тогда мы сможем сказать, что другие находятся в сходном положении, и так избавиться от насмешек. Но если мы сами будем спотыкаться на каждом шагу, то, думаю я, нам придется, смирившись, довериться своему рассуждению - пусть оно кидает и вертит нас, словно пловцов, как ему вздумается. Итак, слушай, какой еще выход я нахожу для нас в наших поисках.

Т е э т е т. Говори же.

С о к р а т. Я не стал бы утверждать, что мы были правы, согласившись, будто невозможно кому-то известное представлять себе неизвестным и таким образом обмануться. Напротив, некоторым образом это возможно.

Т е э т е т. Не имеешь ли ты в виду того, что я и тогда еще подозревал, когда мы говорили, что бывает нечто в таком роде: я, зная Сократа, но видя издали другого, незнакомого мне человека, принимаю его за Сократа, которого я знаю. В таких вот случаях бывает то, о чем ты говоришь.

С о к р а т. Вот потому-то не отказаться ли нам от этого [предположения], поскольку оно заставляет нас не знать того, что мы знаем?

Т е э т е т. Ну что ж, давай откажемся.

С о к р а т. И давай будем исходить не из этого предположения, а из другого, и, может быть, нам улыбнется удача, а может быть, и наоборот. Однако мы очутились в таком положении, когда приходится прощупать наше рассуждение со всех сторон. Смотри же, дело ли я говорю. Может ли тот, кто прежде чего-то не знал, научиться этому впоследствии?

Т е э т е т. Конечно, может.

С о к р а т. А затем и другому и третьему?

Т е э т е т. Почему бы и нет?

С о к р а т. Так вот, чтобы попять меня, вообрази, что в наших душах есть восковая дощечка; у кого-то она побольше, у кого-то поменьше, у одного - из более чистого воска, у другого - из более грязного или у некоторых он более жесткий, а у других помягче, но есть у кого а и в меру.

Т е э т е т. Вообразил.

С о к р а т. Скажем теперь, что это дар матери Муз, Мнемосины , и, подкладывая его под наши ощущения и мысли, мы делаем в нем оттиск того, что хотим запомнить из виденного, слышанного или самими нами придуманного, как бы оставляя на нем отпечатки перстней. И то, что застывает в этом воске, мы помним и знаем, пока сохраняется изображение этого, когда же оно сти рается или нет уже места для новых отпечатков, тогда мы забываем и больше уже не знаем.

Т е э т е т. Пусть так.

С о к р а т. Стало быть, знающий это и рассматривающий что-то из того, что он видит и слышит, может ли таким вот образом составить себе ложное мнение?

Т е э т е т. Каким же это?

С о к р а т. Принимая известное иной раз за известное, иной раз за неизвестное. Ведь прежде мы плохо сделали, признав это невозможным.

Т е э т е т. Как же ты это объясняешь теперь?

С о к р а т. По поводу этого надо дать следующее объяснение, определив, что невозможно: зная что-то и имея в душе соответствующий отпечаток, но не ощущая этого, принять это за нечто другое, что ты также знаешь и отпечаток чего имеешь, но что ты не ощущаешь; известное принять за то, чего не знаешь и отпечатка чего не имеешь; неизвестное принять за неизвестное; неизвестное принять за известное; ощущаемое принять за другое ощущаемое; ощущаемое принять I, за что-то неощущаемое; неощущаемое принять за неощущаемое; неощущаемое принять за ощущаемое; известное и ощущаемое и имеющее соответствующий ощущению знак считать другим известным, ощущаемым и имеющим соответствующий ощущению знак; это еще более невозможно, чем все прежнее, - если только это бывает; известное и ощущаемое, имея правильный отпечаток, принять за [другое] известное, равно как известное и ощущаемое, при тех же условиях, принять за [другое] ощущаемое; неизвестное и неощущаемое принять за [другое] неизвестное и неощущаемое; неизвестное и неощущаемое принять за неизвестное; неизвестное и неощущаемое принять за неощущаемое. Все это отличается невозможностью в каждом таком случае иметь ложное мнение. Остаются только вот какие случаи, если где-то это бывает возможным.

Т е э т е т. Какие же? Разве что из них я пойму тебя скорее. Пока что я не поспеваю за тобой.

С о к р а т. Случаи, когда то, что знаешь, принимаешь за нечто другое из того, что знаешь и ощущаешь; либо неизвестное, но ощущаемое, или же и известное и ощу щаемое за другое известное и ощущаемое.

Т е э т е т. Теперь я еще больше отстал от тебя.

С о к р а т, Тогда вот что выслушай еще раз. Зная Феодора и внутренне помня, каков он, и зная таким же образом Теэтета, разве не могу я иной раз видеть вас самих, а иногда и нет, иной раз прикасаться к вам, а когда-то - нет, либо слышать или же ощущать другим каким-нибудь чувством, а иной раз не иметь от вас никакого ощущения, однако при этом помнить и ничуть не хуже вас про себя знать?

Т е э т е т . Разумеется.

С о к р а т. Итак, из того, что я хочу объяснить, прежде всего усвой, что можно не ощущать известного, равно как и ощущать.

Т е э т е т. Верно.

С о к р а т. Стало быть, и неизвестное часто можно не ощущать, но часто - только ощущать.

Т е э т е т. Возможно и это.

С о к р а т. Смотри же, не станет ли теперь понятнее. Сократ знаком и с Феодором, и с Теэтетом, но не видит ни одного из них и не получает другого какого-либо от них ощущения. При этом он никогда не мог бы внутренне себе представить, что Теэтет - это Феодор. Дело я говорю или нет?

Т е э т е т. Ты прав.

С о к р а т. Итак, это было первое из того, о чем я говорил.

Т е э т е т. Да, первое.

С о к р а т. Теперь второе: зная одного из вас, а другого - не зная и не ощущая ни того ни другого, я никогда не счел бы того, кого знаю, тем, кого не знаю.

Т е э т е т. Правильно.

С о к р а т. В-третьих, не зная и не ощущая ни одного из вас, я не счел бы одного из мне неизвестных за другого мне неизвестного. Проследи так же все остальное, как бы прослушав это заново, и ни в одном из этих случаев я никогда не составлю себе ложного мнения о тебе или о Феодоре, независимо от того, знаю или не знаю я обоих или одного знаю, а другого - нет. И так же с ощущениями, если только ты за мной поспеваешь.

Т е э т е т. Поспеваю.

С о к р а т. Итак, остается следующее: ложное мнение бывает в том случае, когда, зная и тебя, и Феодора, имея на той знакомой нам восковой дощечке как бы отпе с чатки ваших перстней, но недостаточно отчетливо видя вас обоих издали, я стараюсь придать каждому его знак в соответствии с моим зрительным ощущением и приспособить его к старому следу, чтобы таким образом получилось узнавание. И если мне это не удается, и, как, обуваясь, путают башмаки, так же и я зрительное ощущение от каждого из них прикладываю к чужому знаку или, а как в зеркале, путаю правое и левое и ошибаюсь, тогда-то и получается заблуждение, а тем самым - ложное мнение.

Т е э т е т. Похоже на то, Сократ. Диву даюсь, как ты толкуешь свойство [ложного] мнения.

С о к р а т. И еще вот. Я знаю обоих, а одного из них вдобавок еще ощущаю, другого же - нет; в этом случае я провожу узнавание не в соответствии с ощущением, - об этом я говорил недавно, и тогда ты не понимал.

Т е э т е т. Да, тогда я не понимал.

С о к р а т. Я же говорил о том, что, зная и ощущая е одного и проводя его узнавание в соответствии с получаемым от него ощущением, никто не примет его за кого-то из тех, кого он знает и ощущает и чье узнавание он тоже проводит в соответствии с ощущением. Так ли было?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Оставался же тот случай, о котором мы толкуем теперь, говоря, что ложное мнение появляется тогда, когда, зная и видя обоих или ощущая их другим каким-либо ощущением, кто-то распределяет знаки обоих не в соответствии с ощущениями, но, как плохой стрелок, не попадает в цель и ошибается; это и называется, стало быть, ложным мнением.

Т е э т е т. Похоже на то.

С о к р а т. Итак, когда для одного из знаков ощущение налицо, а для другого - нет, знак же отсутствующего ощущения прилаживается к тому ощущению, которое присутствует, все это обманывает разум. Одним словом, по поводу неизвестного и никогда не ощущавшегося не может быть, видимо, ни обмана, ни ложного мнения, ежели только теперь мы рассуждаем здраво. Что же касается известного и ощущаемого, то в нем самом вращается и кружится мнение, становясь истинным или ложным: то, что прямо и непосредственно сопоставляет отпечатлеваемое и уже бывший отпечаток, - это истинное мнение, а криво и косвенно - ложное.

Т е э т е т. Ну разве это не прекрасное рассуждение, Сократ? с

С о к р а т. Еще не то скажешь, когда услышишь следующее. Ведь иметь истинное мнение - прекрасно, а заблуждаться - постыдно.

Т е э т е т. А как же иначе?

С о к р а т. И вот что, как говорят, происходит отсюда. Если в чьей-то душе воск глубок, обилен, гладок и достаточно размят, то проникающее сюда через ощущения отпечатывается в этом, как говорил Гомер, сердце души, а «сердце» у Гомера не случайно звучит почти так же, как воск, и возникающие у таких людей знаки бывают чистыми, довольно глубокими и тем самым долговечными. Как раз эти люди лучше всего поддаются обучению, и у них же наилучшая память, они не смешивают знаки ощущений и всегда имеют истинное мнение. Ведь отпечатки их четки, свободно расположены, и они быстро распределяют их соответственно существующему (так это называют), и этих людей ;зовут мудрецами. Или тебе это не по душе?

Т е э т е т. Чрезвычайно по душе.

С о к р а т. Когда же это сердце, которое воспел наш е премудрый поэт, космато или когда оно грязно и не из чистого воска и либо слишком рыхло, либо твердо, то у кого оно рыхлое, те хоть и понятливы, но оказываются забывчивыми, те же, у кого твердое, - наоборот; у кого же воск негладкий, шершаво-каменистый, смешанный с землей и навозом, у тех получаются неясные отпечатки. Неясны они и у тех, у кого жесткие восковые дощечки, ибо в них нет глубины, и у тех, у кого они чересчур мягки, ибо отпечатки, растекаясь, становятся неразборчивыми. Если же ко всему тому у кого-то еще и маленькая душонка, то, тесно наползая один на другой, они становятся еще того неразборчивее. Все эти люди бывают склонны к ложному мнению. Ибо когда они что-то видят, слышат или обдумывают, они, медлительные, не в силах к каждому быстро отнести ему соответствующее и, распределяя неправильно, по большей части и видят, и слышат, и мыслят превратно. Про таких говорят, что они заблуждаются относительно существующего, и называют их неучами.

Т е э т е т. Ты прав, как никто, Сократ.

С о к р а т. Итак, скажем ли мы, что у нас бывают ложные мнения?

Т е э т е т. Решительно.

С о к р а т. А истинные тоже?

Т е э т е т. И истинные.

С о к р а т. Итак, будем считать, что мы пришли к достаточно твердому соглашению и у нас, безусловно, бывают оба этих мнения?

Т е э т е т. В высшей степени так.

С о к р а т. Пожалуй, страшно, Теэтет, и поистине неприятно быть праздным болтуном.

Т е э т е т. Как так? К чему ты это сказал?

С о к р а т. Досадуя на свою тупость и порядочную болтливость. Ну как еще это можно назвать, когда кто-то и так и этак растягивает свои рассуждения и по лености не может ни принять хоть одно, ни от него отказаться?

Т е э т е т. Да, но тебе-то на что досадовать?

С о к р а т. Я не только досадую, но и боюсь, что не сумею отчитаться, если кто-то спросит меня: «Сократ, ты нашел, что ложное мнение возникает не от взаимодействия ощущений и не в мыслях самих по себе, но от соприкосновения ощущения с мыслью?» Полагаю, я с самодовольным видом подтвержу это, как некое прекрасное открытие, сделанное нами.

Т е э т е т. Мне, по крайней мере, кажется, Сократ, что ничего постыдного в только что изложенном нет.

С о к р а т. «Значит, ты утверждаешь, - скажет он, - что человека, которого мы только мыслим, но не видим, мы никогда не сочтем лошадью, которую в свою очередь мы тоже не видим и не осязаем, и никак иначе не ощущаем, а только мыслим?» Я думаю, мне придется согласиться.

Т е э т е т. И правильно сделаешь.

С о к р а т. «Что же, - скажет он, - одиннадцать, которое всего только кем-то мыслится, никогда нельзя будет счесть за двенадцать, которое тоже лишь мыслится?» Давай-ка отвечай!

Т е э т е т. Но я отвечу, что, когда видишь или осязаешь, можно принять одиннадцать за двенадцать, но мысленно такое представление об этих числах невозможно.

С о к р а т. Что же? Думаешь, если кто-то будет p сматривать про себя пять и семь, - не воображать себе пять и семь человек или что-то еще в этом роде, но рассматривать сами числа пять и семь, которые, как мы говорили, суть знаки, запечатленные на дощечке из воска, и по поводу которых нельзя составить себе ложного представления, - так вот, спрашивая себя, сколько же это будет вместе, какой-то человек, подумавши, скажет, что одиннадцать, а какой-то - что двенадцать? Или все и подумают и скажут, что двенадцать?

Т е э т е т. Клянусь Зевсом, нет! Многие скажут, что одиннадцать. Если же кто-то будет рассматривать боль- шие числа, то и ошибка будет больше. Ведь ты, я думаю, скорее говоришь о всяком числе.

С о к р а т. Ты правильно думаешь. И заметь, тогда происходит вот что: те самые оттиснутые в воске двенадцать принимаются за одиннадцать.

Т е э т е т. Пожалуй, так.

С о к р а т. Итак, не возвращаемся ли мы к прежнему рассуждению? Ведь испытывающий нечто известное принимает это за другое, также известное, а это, как мы говорили, невозможно; так мы и вынуждены были признать, что ложного мнения не бывает, чтобы не застав- с лять одного и того же человека одновременно и знать и не знать одно и то же.

Т е э т е т. Ты совершенно прав.

С о к р а т. Итак, нужно объявить, что ложное мнение - это нечто иное, нежели отход мысли от ощущения. Иначе мы никогда не заблуждались бы в области мысли как таковой. А так получается, что либо не бывает ложного мнения, либо можно не знать известного. Что из этого ты выбираешь?

Т е э т е т. Трудный выбор ты предлагаешь, Сократ.

С о к р а т. Однако боюсь, наше рассуждение не до пускает ни того ни другого. Впрочем, надо дерзать до конца: что, если нам отбросить стыд?

Т е э т е т. Каким образом?

С о к р а т. Пожелав ответить, что такое есть знание.

Т е э т е т. Что же в этом бесстыдного?

С о к р а т. Тебе, как видно, и невдомек, что с самого начала наше рассуждение было поиском знания; ведь мы не знали, - что это такое.

Т е э т е т. Нет, я понимаю.

С о к р а т. А по-твоему, это не бесстыдство, не зная знания, объяснять, что значит «знать»? Дело в том, Теэтет, что мы давно уже нарушаем чистоту рассужде е ния. Уже тысячу раз мы повторили: «познаём» и «не познаём», «знаем» или «не знаем», как будто бы понимая друг друга, а меж тем, что такое знание, мы так еще и не узнали. Если хочешь, то и теперь, в этот самый миг, мы опять употребляем слова «не знать» и «понимать», как будто бы уместно ими пользоваться, когда именно знания-то мы и лишены.

Т е э т е т. Но каким образом ты будешь рассуждать, Сократ, избегая этих слов?

С о к р а т. Никаким, пока я - это я. Если бы я был завзятым спорщиком или если бы такой муж здесь присутствовал, то и он приказал бы нам избегать этого и упрекнул бы меня за мои речи. Но поскольку мы люди маленькие, то хочешь, я возьму на себя смелость сказать, что такое «знать»? Мне кажется, какая-то польза в этом была бы.

Т е э т е т. Ради Зевса, отважься. Даже если ты и не воздержишься от тех слов, то все равно получишь полное прощение.

С о к р а т. Итак, слыхал ли ты, как теперь толкуют это самое «знать»?

Т е э т е т. Может быть, и слыхал, однако сейчас не припоминаю.

С о к р а т. Говорят, что это значит «обладать знанием».

Т е э т е т. Верно.

С о к р а т. Значит, мы не много изменим, если скажем «приобретать знание»?

Т е э т е т. А чем, по-твоему, второе отличается от первого?

С о к р а т. Возможно, ничем. Однако выслушай, что мне здесь представляется, и проверь вместе со мной.

Т е э т е т. Если только смогу.

С о к р а т. Мне кажется все же, что «обладание» и «приобретение» - не одно и то же. Например, если кто-то, купив плащ и будучи его владельцем, не носит его, то мы не сказали бы, что он им обладает, но сказали бы, что он его приобрел.

Т е э т е т. Верно.

С о к р а т. Смотри же, может ли приобретший знание не иметь его? Например, если кто-нибудь, наловив диких птиц, голубей или других, стал бы кормить их дома, содержа в голубятне, ведь в известном смысле можно было бы сказать, что он всегда ими обладает, поскольку он их приобрел. Не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. В другом же смысле он не обладает ни одной [из пойманных] птиц, но лишь властен когда угодно подойти, поймать любую, подержать и снова от пустить, поскольку в домашней ограде он сделал их ручными. И он может делать так столько раз, сколько ему вздумается.

Т е э т е т. Это так.

С о к р а т. Опять-таки, как прежде мы водрузили в душе неведомо какое восковое сооружение, так и теперь давай еще раз построим в каждой душе нечто вроде голубятни для всевозможных птиц, где одни будут жить стаями отдельно от других, другие же либо небольшими стайками, либо поодиночке, летая среди остальных как придется.

Т е э т е т. Считай, что построили. И что же дальше?

С о к р а т. Следует сказать, что, пока мы дети, эта клетка бывает пустой - ведь под птицами я разумею знания, тот же, кто приобрел знание, запирает его в эту ограду, и мы скажем, что он выучил или нашел предмет, к которому относилось это знание, и что в этом-то знание и состоит.

Т е э т е т. Пусть будет так.

С о к р а т. Впоследствии, когда вздумается, он опять ловит знание и, поймавши, держит, а потом снова отпускает, - смотри сам, какими это нужно назвать словами: теми же, что и раньше, когда он приобретал [знание] , или другими. И вот откуда ты яснее постигнешь, что я имею в виду. Ведь арифметику ты относишь к искусствам?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Предположи, что арифметика - это охота за всевозможными знаниями четного и нечетного.

Т е э т е т. Предположил.

С о к р а т. С помощью своего искусства тот, кто его передает, думаю я, и сам держит прирученными знани чисел, и обучает им других.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И передающего [знания] мы называем учителем, принимающего их - учеником, а содержащего приобретенные [знания] в своей голубятне - знатоком?

Т е э т е т. Именно так.

С о к р а т. Обрати же внимание на то, что из этого следует. Не тот ли знаток арифметики, кто знает все числа? Ведь в душе у него присутствуют знания всех чисел.

Т е э т е т. Ну и что?

С о к р а т. Значит, в любое время он может либо про с себя пересчитывать эти числа, либо сосчитать какие-то внешние предметы, поскольку они имеют число?

Т е э т е т. А как же иначе?

С о к р а т. И мы предположим, что считать - это не что иное, как смотреть, какое число может получиться?

Т е э т е т. Так

С о к р а т. Значит, кто исследует то, что знает, кажется как бы незнающим, а мы уже договорились, что он знает все числа. Тебе случалось слышать о подобных несообразностях?

Т е э т е т. О, да.

С о к р а т. В нашем сравнении с приобретением и охотой за голубями мы говорили, что охота была двоякая: до приобретения с целью приобрести и после приобретения, чтобы взять в руки и подержать то, что давно уже приобретено. Не так ли и знаток имеет те знания и знает то, что он давно уже изучил, и может снова изучить то же самое, вновь схватывая и удерживая в руках знание каждой вещи, которое он давно приобрел, но не имел в своем разуме наготове?

Т е э т е т. Правильно.

С о к р а т. Только что я тебя спрашивал, каким выражением нужно воспользоваться, говоря о тех случаях, когда знаток арифметики, собираясь считать, а знаток грамматики - читать, вновь стал бы узнавать ©т себя, знающего, то, что он знает?

Т е э т е т. Но это нелепо, Сократ.

С о к р а т. Но можем ли мы сказать, что он читает или считает неизвестное, если признаем, что он знает все буквы и любое число?

Т е э т е т. Да и это бестолково.

С о к р а т. Не хочешь ли ты, чтобы мы сказали, что нам дела нет до того, куда заблагорассудится кому потащить слова «знать» и «учиться», коль скоро мы определили, что одно дело - приобретать знания, а другое - ими обладать? И не утверждаем ли мы, что невозможно, чтобы кто-то не приобрел того, что он приобрел, так что никогда уже не может получиться, что кто-то не знает того, что он знает, ложное же мнение, напротив, составить себе об этом возможно. Дело в том, что можно и не иметь какого-то знания и, охотясь за порхающими вокруг знаниями, по ошибке принять одно за другое. Так например, можно принять одиннадцать за двенадцать, поймав у себя самого знание одиннадцати вместо двенадцати, как дикого голубя вместо ручного.

Т е э т е т. Твои слова не лишены смысла.

С о к р а т. Когда ты схватываешь то, что собирался схватить, тогда ты не ошибаешься и имеешь мнение о существующем, так? Значит, бывает истинное мнение с и ложное и ничто из того, на что мы досадовали прежде, не становится нам поперек дороги. Пожалуй, ты со мной согласишься. Или как ты поступишь?

Т е э т е т. Соглашусь.

С о к р а т. Ну что ж, от одного мы избавились: от незнания известного. Ведь приобретенное остается приобретенным, заблуждаемся мы или нет. Однако более страшным кажется мне другое.

Т е э т е т. Что же?

С о к р а т. Возникновение ложного мнения от подмены знаний.

Т е э т е т. Как это?

С о к р а т. Прежде всего так, что имеющий знание & о чем-то не ведает этого не по неведению, а из-за своего знания. Затем бывает, что одно представляется другим, а другое - первым. И разве не получится страшная бессмыслица, когда при наличии знания душе ничего не известно и все неведомо? Ничто не мешает заключить на этом основании, что при неведении можно знать, а при слепоте - видеть, коль скоро знание заставляет кого-то не знать.

Т е э т е т. Но может быть, нехорошо, Сократ, что только знания представляли мы себе в виде птиц, - нужно было и незнания пустить летать вместе с ними в душе, и тогда охотящийся схватывал бы то знание, то незнание одного и того же; ложное представлял бы себе с помощью незнания, а с помощью знания - истинное.

С о к р а т. Ну как не похвалить тебя, Теэтет! Однако посмотри еще раз, что ты сказал, и пусть будет так, как ты говоришь: схвативший незнание будет, по-твоему, мнить ложно. Не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Он, конечно, не будет считать, что он ложно мнит.

Т е э т е т. Как это?

С о к р а т. Наоборот, он будет считать, что его мнение истинно, и как знаток будет распоряжаться тем, в чем он заблуждается.

Т е э т е т. Именно так.

С о к р а т. Стало быть, он будет считать, что поймал и имеет знание, а не незнание.

Т е э т е т. Ясно.

С о к р а т. Итак, после долгого пути мы вернулись в прежний тупик. И тот наш изобличитель скажет со смехом: «Почтеннейшие, разве тот, кто знает и то и дру- гое, и знание и незнание, - разве он примет одно известное за другое, также известное? Или не знающий ни того ни другого разве представит себе одно неизвестное вместо другого? Или зная одно, но не зная другого, разве примет он известное за неизвестное? Или неизвестное он сочтет за известное? Или вы опять мне скажете, что бывают в свою очередь знания знаний и незнаний, которые он приобрел и содержит в каких-то там с смехотворных голубятнях или восковых слепках и знает их с тех пор, как приобрел, даже если и не имеет их наготове в душе? И таким образом вы неизбежно будете тысячу раз возвращаться к одному и тому же, не делая ни шагу вперед». Что же мы ответим на это, Теэтет?

Т е э т е т. Но клянусь Зевсом, Сократ, я не знаю, что сказать.

С о к р а т. Разве не справедливо, дитя мое, упрекает он нас в этой речи, указывая, что неправильно исследовать ложное мнение раньше, чем знание, отложив это последнее в сторону? А ведь нельзя познать первое, пока еще недостаточно понятно, что же есть знание.

Т е э т е т. Сейчас, Сократ, необходимо согласиться с твоими словами.

С о к р а т. Итак, пусть кто-то еще раз сначала спросит: что есть знание? Ведь мы пока не отказываемся от этого вопроса?

Т е э т е т. Вовсе нет, если только ты не отказываешься.

С о к р а т. Скажи, как нам лучше всего отвечать, чтобы меньше противоречить самим себе?

Т е э т е т. Как мы прежде пытались, Сократ. Ничего другого я не вижу.

С о к р а т. А как это было?

Т е э т е т. Сказать, что знание - это истинное мнение. По крайней мере, истинное мнение безошибочно, и то, что с ним связано, бывает прекрасным и благим.

С о к р а т. Переводя кого-нибудь вброд, Теэтет, проводник говорит: «Река сама покажет» . Так и здесь если мы продолжим исследование, то само искомое по ходу дела откроет нам возникающие препятствия, если же мы будем стоять на месте, мы ничего не узнаем.

Т е э т е т. Ты прав. Давай посмотрим дальше.

С о к р а т. Итак, это не требует долгого рассмотрения, поскольку есть целое искусство, которое указывает тебе, что знание вовсе не есть истинное мнение.

Т е э т е т. Как? И что же это за искусство?

С о к р а т. Искусство величайших мудрецов, которых называют риторами и знатоками законов. Дело в том, что они своим искусством не поучают, но, убеждая, внушают то мнение, которое им угодно. Или ты почитаешь их такими великими учителями, что не успеет ь утечь вся вода, как они досконально изложат всю истину тем, кто не присутствовал в то время, когда кого-то грабили или еще как-то притесняли?

Т е э т е т. Я вовсе этого не думаю; но они убеждают.

С о к р а т. А убеждать - не значит ли это, по-твоему, внушить мнение?

Т е э т е т. Как же иначе?

С о к р а т. Разве не бывает, что судьи, убежденные, что знать что-либо можно, только если ты видел это сам, иначе же - нет, в то же время судят об этом по слуху, получив истинное мнение, но без знания? При этом с убеждение их правильно, если они справедливо судят.

Т е э т е т. Разумеется.

С о к р а т. По крайней мере, мой милый, если бы истинное мнение и знание были одним и тем же, то без знания даже самый проницательный судья не вынес бы правильного решения. На самом же деле, видимо, это разные вещи.

Знание не есть правильное мнение с объяснением

Т е э т е т. Сейчас я вспомнил, Сократ, то, что слышал от кого-то, но потом забыл: он говорил, что знание - это истинное мнение с объяснением, а мнение без объяснения находится за пределами знания . Что не имеет объяснения, то непознаваемо - так он это называл, - а то, что его имеет, познаваемо.

С о к р а т. Ты прекрасно говоришь. Но скажи, как он различал это познаваемое и непознаваемое - одно ли и то же слышали об этом ты и я.

Т е э т е т. Но я не знаю, восстановлю ли я это в памяти. Вот если бы говорил кто-то другой, мне сдается, я мог бы следить за ним.

С о к р а т. Ну что же, слушай мой сон вместо своего. Мне сдается, я тоже слышал от каких-то людей, что именно те первоначала, из которых состоим мы и все е прочее, не поддаются объяснению. Каждое из них само по себе можно только назвать, но добавить к этому ничего нельзя - ни того, что оно есть, ни того, что его нет. Ибо в таком случае ему приписывалось бы бытие или не- бытие, а здесь нельзя привносить ничего, коль скоро высказываются только о нем одном и к нему не подходит ни «само», ни «то», ни «каждое», ни «одно», ни «это», ни многое другое в том же роде. Ведь все эти распространенные слова, хотя и применяются ко всему, все же отличаются от того, к чему они прилагаются. Если бы это первоначало можно было выразить и оно имело бы свой внутренний смысл, его надо было бы выражать без посторонней помощи. На самом же деле ни одно ь из этих начал невозможно объяснить, поскольку им дано только называться, носить какое-то имя. А вот состоящие из этих первоначал вещи и сами представляют собою некое переплетение, и имена их, также переплетаясь, образуют объяснение, сущность которого, как известно, в сплетении имен. Таким образом, эти начала необъяснимы и непознаваемы, они лишь ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступно истинному мнению. Поэтому, если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без объяснения, его душа с владеет истиной, но не знанием этой вещи; ведь кто не может дать или получить объяснение чего-то, тот этого не знает. Получивший же объяснение может все это познать и в конце концов иметь это в качестве знания. Так ли рассказывали тебе это сновидение или иначе?

Т е э т е т. В точности так.

С о к р а т. Значит, тебе нравится утверждение, что истинное мнение с объяснением есть знание?

Т е э т е т. Положительно нравится.

С о к р а т. В таком случае, Теэтет, мы в этот день и час завладели тем, в поисках чего толпы мудрецов давно состарились, прежде чем это найти?

Т е э т е т. По-моему, Сократ, то, что мы высказали, прекрасно.

С о к р а т. Похоже, что это так. Ибо какое может быть знание без объяснения и правильного мнения? Впрочем, кое-что в сказанном мне не нравится.

Т е э т е т. Что именно?

С о к р а т. То, что с виду сказано наиболее складно: е что-де начала непознаваемы, а род сложенного познаваем.

Т е э т е т. Разве это неправильно?

С о к р а т. Это еще нужно узнать. А заложниками того, что мы сказали, будут у нас примеры, которыми пользовался тот, кто все это говорил.

Т е э т е т. Какие же?

С о к р а т. Буквы и слоги письма. Или, по-твоему, не их имел в виду говоривший то, о чем мы толкуем?

Т е э т е т. Нет, именно их.

С о к р а т. Давай-ка проверим их снова, более того, гоз проверим самих себя - так или не так мы обучились грамоте. Прежде всего: слоги поддаются объяснению, а буквы необъяснимы?

Т е э т е т. Пожалуй, да.

С о к р а т. Вот и мне так кажется. Поэтому, если кто-то спросит о первом слоге «Сократ», вот так: «Теэтет, скажи, что такое "Со"?», что ты ответишь?

Т е э т е т. Что это сигма и омега.

С о к р а т. Это и есть твое объяснение слога?

Т е э т е т. Да, именно.

С о к р а т. Тогда дай такое же объяснение сигмы.

Т е э т е т. Но разве можно назвать начала начал? Ведь сигма, Сократ, совсем безгласная, это какой-то шум, род свиста в гортани. А вот бета в свою очередь - это и не звук, и не шум, да и большинство букв тоже. Поэтому очень хорошо сказано, что они необъяснимы. Из них только семь наиболее отчетливых имеют звучание - смысла же не имеет пи одна.

С о к р а т. Что же, мой друг, здесь мы достигли относительно знания ясности.

Т е э т е т. По-видимому.

С о к р а т. Итак, мы правильно указали, что буква с непознаваема, а слог - познаваем?

Т е э т е т. По крайней мере, похоже на то.

С о к р а т. А скажи, за слог мы принимаем две буквы или когда их больше двух, то все? Или же одну какую-то идею, возникающую при их сложении?

Т е э т е т. Мне кажется, все вместе.

С о к р а т. Взгляни же на эти две: сигму и омегу. Обе составлдют первый слог моего имени. Разве не это знает тот, кто знает этот слог?

Т е э т е т. Как же иначе?

С о к р а т. Значит, он знает сигму и омегу?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Как же так? Каждую из двух он не знает и, не зная ни одной, вдруг узнает обе?

Т е э т е т. Но это совсем не имеет смысла, Сократ.

С о к р а т. Но если необходимо узнать каждую из двух, коль скоро кто-то собирается узнать обе, то необходимо предварительно узнать все буквы J , чтобы потом узнать слог, и, таким образом, наше великолепное рассуждение ускользает из рук.

Т е э т е т. И совсем неожиданно.

С о к р а т. Значит, плохо мы его стерегли. Ведь, пожалуй, следовало бы за слог принять не [совокупность] букв, а какой-то возникающий из них единый зримый вид, имеющий свою собственную единую идею, отличную от букв.

Т е э т е т. Разумеется. И скорее всего, это более вероятно, чем первое.

С о к р а т. Давай же не будем малодушно предавать это великое и возвышенное учение.

Т е э т е т. Давай не будем.

С о к р а т. И, как мы только что сказали, пусть одна возникшая из сложения отдельных букв идея и будет слогом, как в письме, так и во всем прочем.

Т е э т е т. Разумеется.

С о к р а т. Поэтому частей у нее быть не должно.

Т е э т е т. Почему?

С о к р а т. Потому что если есть части, то целое неизбежно есть совокупность этих частей. Или ты возникающее из частей целое толкуешь как единый вид, отличный от совокупности частей?

Т е э т е т. Я - да.

С о к р а т. А всё и целое, по-твоему, - одно и то же или разное?

Т е э т е т. Мне это не ясно, но раз уж ты велишь отвечать с усердием, то рискну сказать, что разное.

С о к р а т. Твое усердие правильно, Теэтет, а вот правилен ли ответ - нужно посмотреть.

Т е э т е т. Конечно, нужно.

С о к р а т. Итак, по теперешнему рассуждению, целое отличается от всего?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. А есть ли различие между всем и совокупностью [частей]? Например, когда мы говорим: «один, два, три, четыре, пять, шесты», или «дважды три, с трижды два», или «четыре и два; три, два и один», - называем ли мы во всех случаях одно и то же или разные вещи?

Т е э т е т. Одно и то же.

С о к р а т. Отличное от шести?

Т е э т е т. Нет.

С о к р а т. Стало быть, каждое из сочетаний вместе давало шесть?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Но, называя совокупность [частей], разве мы не называем всё?

Т е э т е т. Непременно.

С о к р а т. Иначе говоря, это не что иное, как шесть?

Т е э т е т. Не что иное.

С о к р а т. Значит, для того, что состоит из чисел, л названия «всё» и «всё вместе» означают одно и то же?

Т е э т е т. Очевидно.

С о к р а т. Мы можем сказать об этом так: число, обозначающее плетр, и самый плетр тождественны. Не правда ли?

Т е эт е т. Да.

С о к р а т. То же но стадии?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И о численности войска и самом войске? И подобным же образом обо всем остальном? Ибо все число составляет всю суть каждой вещи.

Т еэтет. Да.

С о к р а т. А числа каждой вещи - это не что иное, как ее части?

Т еэтет. Не что иное.

С о к р а т. Но все, что имеет части, и есть совокупность частей?

Т е э т е т. Очевидно.

С о к р а т. Но можно признать, что совокупность частей и есть всё, коль скоро все число будет всем.

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Значит, целое не есть совокупность частей, иначе, будучи совокупностью частей, оно было бы всем.

Т еэтет. Видимо, нет.

С о к р а т. Но часть, как таковая, есть ли она часть чего-то другого, а не целого?

Т е э т е т. Она часть всего.

С о к р а т. Ты храбро отбиваешься, Теэтет. Но если оа это всё ничего не потеряло, то оно и останется этим же всем?

Т е э т е т. Непременно.

С о к р а т. А целое не есть ли то же самое, если у него нигде ничего не отнято? Если же у чего-нибудь что-то отнято, то оно не есть ни всё, ни целое, поскольку они тождественны и из одного и того же происходят.

Т е э т е т. Теперь мне кажется, что всё и целое ничем друг от друга не отличаются.

С о к р а т. Итак, мы говорили, что там, где есть части, целое и всё будут совокупностью частей.

Т е э т е т. Вот именно.

С о к р а т. Вернемся к тому, что я недавно хотел показать. Если слог не то же, что буквы, то и эти буквы ь неизбежно не будут его частями, иначе он был бы тождествен своим буквам и познаваем в той же степени, что они?

Т е э т ет. Так.

С о к р а т. Значит, во избежание этого мы считали его отличным от них?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Что же? Если буквы - не части слога, то можешь ли ты указать какие-то другие части слога, которые не были бы буквами?

Т е э т е т. Никоим образом, Сократ. Если уж признавать какие-то части слога, то смешно, отбросив одни начала, отправляться в поиски за другими.

С о к р а т. Разумеется, Теэтет. Согласно этому нашему рассуждению, слог, видимо, есть какая-то единая, не имеющая частей идея.

Т е э т е т. Видимо.

С о к р а т. Помнишь, мой друг, как немного раньше мы одобрили и приняли положение, что первоначала, из которых состоит все прочее, необъяснимы, поскольку каждое из них само по себе частей не имеет, и неправильно было бы прилагать к нему слова «есть» или «это», как отличные от него и ему чуждые? Именно эта причина и делает их необъяснимыми и непознаваемыми.

Т е э т е т. Помню.

С о к р а т. И есть ли здесь другая какая-нибудь причина, кроме той, что эти первоначала просты и неделимы? Я, по крайней мере, не вижу другой причины.

Т е э т е т. Кажется, другой и нет.

С о к р а т. Так не относится ли и слог к тому же виду, коль скоро он не имеет частей и есть единая идея?

Т е э т е т. Безусловно, относится.

С о к р а т. Значит, если слог есть совокупность букв и представляет собой нечто целое, буквы же - его части, то одинаково познаваемы и выразимы будут и слоги и буквы, коль скоро совокупность частей оказалась тождественной целому.

Т е э т е т. Да, именно.

С о к р а т. Если же слог един и неделим, то одинаково неопределимы и непознаваемы будут слог и буква. Ибо одна и та же причина приведет к одинаковому результату.

Т е э т е т. Ничего не могу возразить.

С о к р а т. Следовательно, мы не согласились бы, если бы кто-нибудь утверждал, что слог познаваем и выразим, а буква - наоборот?

Т е э т е т. Нет, если мы будем верны нашему рассуждению.

С о к р а т. А с другой стороны? Не примешь ли ты гов скорее противоположное утверждение, правоту которого ты мог осознать, обучаясь грамоте?

Т е э т е т. Какое именно?

С о к р а т. Ведь, обучаясь, ты только и делал, что старался различить каждую букву самое по себе на взгляд и на слух, чтобы при чтении и письме тебя не затрудняло их расположение?

Т е э т е т. Ты говоришь сущую правду.

С о к р а т. А в совершенстве обучиться у кифариста разве не значило для тебя уметь следить за каждым звуком и определять, от какой струны он исходит? А что звуки - буквы музыки, это всякий согласится повторить.

Т е э т е т. Не иначе.

С о к р а т. И если бы на основании постигнутых нами букв и слогов нужно было судить о прочих, то мы сказали бы, что род букв дает гораздо более ясное познание и более основательное, чем слоги, и позволяет достичь совершенства в любом виде учения. И если бы кто-то утверждал, что слог познаваем, а буква по своей природе непознаваема, то мы подумали бы, что он волей-неволей впадает в детство.

Т е э т е т. Несомненно.

С о к р а т. Здесь, мне кажется, можно было бы при- с вести и другие доказательства. Но как бы нам не забыть об исходном- утверждении. Рассмотрим, что это, собственно, значит: объяснение вместе с истинным мнением оказывается совершенным знанием.

Т е э т е т. Это следует рассмотреть.

С о к р а т. Скажи, что можно было бы подразумевать под объяснением? Сдается мне, что речь идет об одном из трех.

Т е э т е т. Из каких же трех?

С о к р а т. Первое, пожалуй, вот что: [объяснять - а значит] выражать свою мысль звуками с помощью глаголов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде отражается в потоке, изливающемся из уст. Или объяснение представляется тебе иначе?

Т е э т е т. Мне - так. По крайней мере, про действующего так мы говорим: он объясняет.

С о к р а т. Значит, всякий может это делать быстрее или медленнее - показывать, что он мнит по поводу каждой вещи, коль скоро он не глух и не нем от рождения. Таким образом, сколько людей ни имеет правильное е мнение, все они обнаруживают это посредством объяснения, и ни у кого еще правильное мнение не возникло помимо знания.

Т е э т е т. Ты прав.

С о к р а т. Не будем же легкомысленно осуждать того, кто предложил рассматривать знание так, как мы теперь это делаем, за то, что он будто бы ничего не сказал. Ведь может статься, он имел в виду совсем не это, но то, что на вопрос о каждой вещи можно дать ответ при гот помощи начал.

Т е э т е т. Что ты имеешь в виду, Сократ?

С о к р а т. Например, Гесиод говорит, что в повозке сто деревянных частей . Я не в состоянии их назвать, да и ты, я думаю, тоже. Но достаточно и того, если на вопрос, что такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов, поручни, ярмо.

Т е э т е т. Вполне достаточно.

С о к р а т. А может быть, он нашел бы нас смешны-ь ми, если бы на вопрос о твоем имени мы стали выговаривать его по складам и, хотя мы имеем о нем верное представление и произношение, сочли бы себя знатоками грамматики, располагающими грамматически точным объяснением имени Теэтета. Ведь нельзя говорить о чем-либо со знанием дела, прежде чем не определишь каждую вещь при помощи начал, имея при этом истинное мнение, как это было уже сказано раньше.

Т е э т е т. Да, это было сказано.

С о к р а т. Так и о повозке мы имеем правильное мнение, но лишь тот, кто способен уяснить ее сущность с помощью ста частей, присоединивши [к мнению] и это умение, присоединяет к истинному мнению объяснение и вместо имеющего мнение становится искусным знатоком сущности повозки, определив целое с помощью начал.

Т е э т е т. И ты находишь это благом, Сократ?

С о к р а т. Только если и ты так находишь, мой друг, и если ты допускаешь, что описание каждой вещи с помощью начал [букв] и есть ее объяснение, а описание по слогам или еще большими частями - отсутствие а такового. Но подтверди это, чтобы мы вместе подвергли это рассмотрению.

Т е э т е т. Я охотно это допускаю.

С о к р а т. Считаешь ли ты кого-либо знатоком чего-то, если он одно и то же относит то к одному, то к другому или если об одном и том же он имеет то одно, то другое мнение?

Т е э т е т. Клянусь Зевсом, я - нет.

С о к р а т. А не припоминаешь ли ты, с чего ты и другие начинали изучение букв?

Т е э т е т. Ты имеешь в виду, что к одному и тому же слогу мы относили то одну, то другую букву или одну в и ту же букву ставили то в подобающий, а то и в иной слог?

С о к р а т. Я имею в виду это.

Т е э т е т. Нет, клянусь Зевсом, я этого не забыл и не считаю знатоками тех, кто так поступает.

С о к р а т. Но что же? Если в одно и то же время кто-нибудь, письменно изображая имя «Теэтет» (веситптос), подумает, что следует написать тету и эпсилон, и так и напишет, а с другой стороны, принимаясь писать имя «Феодор», напишет тау и эпсилон, подумав, что так и следует, скажем ли мы, что он знает первый слог ваших имен?

Т е э т е т. Но мы только что согласились, что поступающий так не знаток.

С о к р а т. А что мешает ему так же поступить со вторым и с третьим и с четвертым слогом?

Т е э т е т. Ничто.

С о к р а т. Значит, у него бывает правильное мнение в соединении с побуквенным описанием, когда он пишет имя Теэтет по порядку?

Т е э т е.т. Ясно же.

С о к р а т. Значит, еще не будучи знатоком, он уже ь имеет правильное мнение, как мы говорим.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И вместе с правильным мнением он имеет объяснение, поскольку он применял побуквенное описание, а этот путь мы и назвали объяснением.

Т е э т е т. Правда.

С о к р а т. Выходит, бывает правильное мнение с объяснением, которое нельзя назвать знанием.

Т е э т е т. Боюсь, что да.

С о к р а т. Как видно, мы обогатились еще одним сном, считая, что располагаем наиболее истинным объяснением знания. Или не будем винить себя раньше времени? Может быть, его нужно определять не так, а с помощью третьего способа: ведь мы говорили, что только один из трех способов имел в виду тот, кто определил знание как правильное мнение с объяснением.

Т е э т е т. Ты прав. Действительно, один способ еще остался. Первый был как бы изображением мысли в звуке, второй - недавно разобранный способ перехода от начал к целому, а что же третье? Как ты скажешь?

С о к р а т. Как сказали бы многие: [объяснять] - значит иметь какой-либо знак, по которому искомую вещь можно было бы отличить от всего остального.

Т е э т е т. Можешь ты мне дать пример [объяснения] какой-либо вещи?

С о к р а т. Например, если угодно, о Солнце достаточно будет, по-моему, сказать, что оно самое яркое из всего, что движется в небе вокруг Земли.

Т е э т е т. Разумеется.

С о к р а т. Подумай же, ради чего это сказано. Не о том ли мы только что толковали, что, если подметить отличительный признак отдельной вещи - чем она отличается от прочих вещей, - тем самым, как говорят некоторые, можно найти объяснение этой вещи? А пока ты касаешься только общего, у тебя будет объяснение лишь того, что обще вещам.

Т е э т е т. Понимаю. И мне кажется, что прекрасно назвать это объяснением.

С о к р а т. Кто соединяет с правильным мнением отличительный признак вещи, тот и окажется знатоком того, о чем он прежде имел лишь мнение.

Т е э т е т. Так мы и скажем.

С о к р а т. И вот теперь, когда я оказался уже совсем близко, словно перед картиной того, о чем я толковал, я не понимаю ни капли. А издали мне казалось, будто я рассуждал не без толку.

Т е э т е т. В чем же дело?

С о к р а т. Скажу, если смогу. Если я имею правиль ное мнение о тебе, то, присоединив к нему еще касающееся тебя объяснение, я узнаю тебя, если же нет -останусь с одним только мнением.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Объяснение же было истолкованием твоего отличительного признака?

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Когда же я всего лишь имел мнение, я не схватывал мыслью ничего из того, чем ты отличаешься от других?

Т е э т е т. Видимо, нет.

С о к р а т. Значит, я мыслил что-то общее, что тебе присуще ничуть не больше, чем кому-то другому?

Т е э т е т. Безусловно.

С о к р а т. Так скажи, ради Зевса, чем же больше в таком случае я имел мнение о тебе, нежели о ком-то другом? Предположи, что я мыслил, что существует вот этот Теэтет, который есть человек, с носом, глазами, ртом и прочими членами тела. Разве такая мысль заставила бы меня мыслить Теэтета скорее, чем Феодора или - по пословице - последнего из мисийцев ?

Т е э т е т. А как же быть?

С о к р а т. Но если я мыслю не только имеющего нос с и глаза, но курносого и с глазами навыкате, то больше ли я мыслю тебя, нежели себя самого и всех в таком же роде?

Т е э т е т. Ничуть.

С о к р а т. И не прежде, думаю я, составится у меня мнение о Теэтете, чем когда эта твоя курносость даст мне какой-то отличительный признак в сравнении с любой другой, какую я видел, курносостью, и так же обстоит со всеми остальными твоими членами: если я завтра тебя встречу, этот отличительный признак напомнит мне тебя и внушит мне правильное о тебе мнение.

Т е э т е т. Ты совершенно прав.

С о к р а т. Значит, правильное мнение о каждой вещи касается и отличительного признака?

Т е э т е т. Очевидно.

С о к р а т. Тогда что бы еще могло значить это присоединение объяснения к правильному мнению? Ведь крайне смешным оказывается наставление, предписывающее примыслить, чём что-то отличается от прочего.

Т е э т е т. Почему?

С о к р а т. Потому что оно наказывает нам составить себе правильное мнение [о вещах], - чем они отличаются от других вещей, в то время как мы уже имеем правильное мнение о них на основе отличия их от других. И сколько бы мы ни толкли подобным образом воду в е ступе, это ничего не даст нам для этого наставления, которое справедливее назвать приказом слепого, ибо наказывать присоединить то, чем мы уже обладаем, чтобы постигнуть то, о чем мы имеем мнение, - это воистину ослепление.

Т е э т е т. Скажи, к чему же сводились эти твои вопросы?

С о к р а т. Если присоединить объяснение [к правильному мнению] означало бы знать, а не иметь мнение об отличительном признаке, то это было бы приятнейшим из всех положений о знании. Ведь узнать - значит, видимо, получить знание, не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Значит, как видно, на вопрос, что есть знание, можно ответить, что это правильное мнение со знанием отличительного признака. Ведь присоединение объяснения заключалось именно в этом.

Т е э т е т. Похоже, что так.

С о к р а т. Вот уж простодушны мы были бы, если бы, исследуя знание, мы говорили, что это правильное мнение со знанием будь то отличительного признака, будь то чего другого. И выходит, Теэтет, что ни ощущение, ни правильное мнение, ни объяснение в связи с правиль-ь ным мнением, пожалуй, не есть знание.

Т е э т е т. Видимо, нет.

С о к р а т. И мы все еще беременны знанием и мучимся им, милый друг, или уже все родили на свет?

Т е э т е т. Клянусь Зевсом, с твоей легкой руки я сказал больше, чем в себе носил.

С о к р а т. И все это наше повивальное искусство признает мертворожденным и недостойным воспитания?

Т е э т е т. Решительно все.

Заключение. Метод Сократа

С о к р а т. Итак, если ты соберешься родить что-то другое, Теэтет, и это случится, то после сегодняшнего упражнения плоды твои будут лучше; если же ты окажешься пуст, то меньше будешь в тягость окружающим, будешь кротким и рассудительным и не станешь считать, что знаешь то, чего ты не знаешь. Ведь мое искусство умеет добиваться только этого, а больше ничего, да я и не знаю ничего из того, что знают прочие великие и удивительные мужи, сколько их есть и сколько их было. А повивальное это искусство я и моя мать получили в удел от бога, она - для женщин, я - для благородных юношей, для тех, кто прекрасен. Теперь же я должен идти в царский портик по тому обвинению, что написал на меня Мелет . Утром, Феодор, мы опять здесь встретимся.

<: назад