ГИППИЙ МЕНЬШИЙ
Перевод С. Я. Шейнман-Топштейн.
В кн.: Платон. Собр. соч. в 4-х томах. Том 1. М.: "Мысль", 1990
Евдик, Сократ, Гиппий
363Е в д и к. Ты-то почему молчишь, мой Сократ, после столь внушительной речи Гиппия, не присоединяясь к нашим похвалам и ничего не опровергая, если что-нибудь у него кажется тебе плохо сказанным? Да ведь и остались здесь все свои люди, посвящающие досуг усердным занятиям философией.
С о к р а т. В самом деле, Евдик, я с радостью расспросил бы Гиппия о многом из того, что он сейчас поведал нам о Гомере.b Ведь и от твоего отца Апеманта я слыхивал, будто Гомерова "Илиада" – поэма более прекрасная, чем его "Одиссея", – настолько более прекрасная, насколько Ахилл доблестнее Одиссея: по словам Апеманта, одна из этих поэм сочинена в честь Одиссея, другая же – в честь Ахилла [1]. И если только Гиппий к тому расположен, именно это я с удовольствием выспросил бы у него – кто из этих двух мужей кажется ему более доблестным, c коль скоро он явил нам множество разнообразных соображений не только о Гомере, но и относительно ряда других поэтов [2].
Е в д и к. Ну уж ясно, что Гиппий не откажет тебе в ответе, если ты у него о чем-либо спросишь. Послушай, Гиппий, ты ведь ответишь, если Сократ задаст тебе свой вопрос? Не правда ли?
d Г и п п и й. Было бы очень странно, Евдик, с моей стороны, если бы, прибывая всякий раз с родины, из Элиды, в Олимпию на всенародное празднество эллинов, я предоставлял себя в храме в распоряжение всякого, желающего послушать заготовленные мною образцы доказательств, и отвечал любому на его вопросы [3], а тут вдруг попытался бы ускользнуть от вопросов Сократа!
364С о к р а т. Блажен ты, Гиппий, если каждую Олимпиаду прибываешь в святилище столь уверенным в расположении твоей души к мудрости! Я был бы удивлен, если бы кто-нибудь из атлетов входил туда столь же бесстрашно и с такой же уверенностью в готовности своего тела к борьбе, в какой ты, по твоим словам, пребываешь относительно своего разума.
Г и п п и й. Моя уверенность, Сократ, вполне обоснованна: с тех пор как я начал участвовать в олимпийских состязаниях, я никогда ни в чем не встречал никого мне равного.
d С о к р а т. Выходит, Гиппий, что прекрасен этот дар мудрости – твоя слава – и для града элейцев и для твоих родителей! Однако что скажешь ты нам относительно Ахилла и Одиссея: который из них достойнее и в чем именно? Пока нас здесь было много и ты держал свою речь, я упустил сказанное тобою; я воздерживался от вопросов – и из-за присутствия огромной толпы, и чтобы не перебивать твою речь своими вопросами. Теперь же, поскольку нас мало, а наш Евдик побуждает меня к вопросам, ответь и разъясни нам получше, что говорил ты об этих двух мужах? Какое различение ты здесь проводишь?
c Г и п п и й. Но, Сократ, я хочу еще яснее, чем раньше, изложить тебе свой взгляд и на них и на других мужей: я утверждаю, что Гомер изобразил самым доблестным мужем из стоявших под Троей Ахилла, самым мудрым – Нестора [4], а самым хитроумным – Одиссея.
С о к р а т. Поразительно, Гиппий! Но не будешь ли ты так добр не смеяться надо мной, коль я с трудом усвою сказанное и буду часто тебя переспрашивать? Прошу тебя, попытайся в своих ответах быть кротким и невзыскательным.
d Г и п п и й. Позором было бы для меня, Сократ, если бы, обучая всему этому других и считая возможным брать за это деньги [5], я не проявил бы снисходительности к твоим вопросам и кротости в ответах.
С о к р а т. Ты прекрасно сказал. Когда ты утверждал, что Ахилл изображен самым доблестным, а Нестор – мудрейшим, мне казалось, я понимаю твои слова; в но вот когда ты сказал, что поэт изобразил Одиссея как самого хитроумного, я, по правде сказать, совсем не понял, что ты имеешь в виду. Скажи же, чтобы я лучше все это постиг: разве у Гомера Ахилл не представлен хитроумным?
Г и п п и й. Отнюдь, Сократ. Напротив, он изображен честнейшим простаком, особенно в "Мольбах", где, изображая их беседующими друг с другом. Гомер заставляет Ахилла сказать Одиссею:
365
Сын богоравный Лаэрта, Улисс хитроумный и ловкий!
Должен на речи твои прямым я отказом ответить, –
Что я мыслю, скажу, и что совершить полагаю;
Ибо не менее врат Аида мне тот ненавистен,
Кто на сердце таит одно, говорит же другое.
Сам я лишь то возвещу, чему неминуемо сбыться [6].
b Эти слова раскрывают характер каждого из мужей, а именно правдивость Ахилла и его прямоту, а с другой стороны, многоликость и лживость Одиссея. Ведь, по Гомеру, эти слова Ахилла направлены против Одиссея.
С о к р а т. Вот теперь, Гиппий, я, кажется, понимаю, что ты говоришь: ясно, что многоликого ты почитаешь лживым.
c Г и п п и й. Именно так, Сократ. Как раз таким изобразил Одиссея Гомер всюду – и в "Илиаде", и в "Одиссее".
С о к р а т. Значит, Гомеру, видимо, представляется, что один кто-то бывает правдивым, другой же – лживым, а не так, чтобы один и тот же человек был и правдив и лжив.
Г и п п и й. Как же иначе, Сократ?
С о к р а т. А твое собственное мнение, Гиппий, такое же?
Г и п п и й. Безусловно. Было бы странно, если бы оно оказалось иным.
С о к р а т. Пожалуй, оставим в покое Гомера: теперь уже невозможно его допросить, что именно он разумел, сочиняя эти стихи.d Но поскольку, как видно, ты становишься сам ответчиком и тебе кажется, что ты единодушен с Гомером, то и говори сразу и за Гомера и за себя.
Г и п п и й. Пусть будет так; спрашивай что хочешь, только покороче.
С о к р а т. Как, по-твоему, лжецы не способны к действию – подобно больным – или они все же на что-то способны?
Г и п п и й. Я считаю их даже очень способными и весьма на многое, особенно же на обман людей.
e С о к р а т. Значит, по-твоему, они очень способны, а также и хитроумны, или ты это мыслишь иначе?
Г и п п и й. Именно так.
С о к р а т. А хитроумные они обманщики по тупости и неразумию или же благодаря изворотливости и разуму?
Г и п п и й. Безусловно, благодаря изворотливости и разуму.
С о к р а т. Итак, похоже, что они умны.
Г и п п и й. Клянусь Зевсом, даже слишком.
С о к р а т. А будучи умными, они знают, что делают, или не ведают?
Г и п п и й. Весьма даже ведают, потому и злоумышляют.
С о к р а т. А зная то, что они знают, невежды они или мудрые?
366Г и п п и й. Они мудры в таких вот вещах – в обманах.
С о к р а т. Постой. Давай припомним, что ты сказал: ты признаешь, что лжецы – люди способные, и умные, и знающие, и мудрые в своей лжи?
Г и п п и й. Да, признаю.
С о к р а т. А правдивые люди и лживые отличаются друг от друга и во всем друг другу противоположны?
Г и п п и й. Да, таково мое мнение.
С о к р а т. Послушай же: лжецы, согласно твоему утверждению, относятся к людям способным и мудрым
Г и п п и й. Несомненно.
b С о к р а т. А когда ты утверждаешь, что лжецы способны и мудры в одном и том же, ты разумеешь, что они способны лгать, когда им угодно (относительно того, в чем они лгут), или что они не способны на то, в чем они лгут?
Г и п п и й. Я утверждаю, что они на это способны.
С о к р а т. Итак, если это обобщить, можно сказать, что лжецы – люди способные и мудрые в лжи.
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. А человек невежественный и неспособный лгать, значит, не будет лжецом?
Г и п п и й. Конечно же.
С о к р а т. Следовательно, способный человек – это каждый, кто может делать то, что ему угодно, если это ему угодно?c Я не говорю об избавлении себя от болезни или о других подобных вещах, но о том, что ты, например, способен, когда захочешь, написать мое имя. Разве не такого рода людей называешь ты способными?
Г и п п и й. Да, таких.
С о к р а т. Скажи же мне, Гиппий, разве ты не опытен в вычислениях и искусстве счета?
Г и п п и й. И даже очень опытен, Сократ [7].
С о к р а т. Значит, если кто спросит тебя, сколько будет трижды семьсот, ты, если пожелаешь, быстрее и лучше всех дашь правильный ответ?
d Г и п п и й. Конечно.
С о к р а т. Потому, следовательно, что ты в этом деле самый способный и мудрый?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Ты только самый мудрый и способный или и наиболее достойный человек в том, в чем ты способнейший и мудрейший, – в искусстве счета?
Г и п п и й. Конечно же, Сократ, и наиболее достойный.
С о к р а т. Значит, именно тебе легче всех промолвить истину в этом деле? Ведь так?
Г и п п и й. Я полагаю, да.
e С о к р а т. Ну а как же относительно лжи в том же самом деле? Ответь мне, как и раньше, Гиппий, честно и откровенно: если кто спросил бы тебя, сколько будет трижды семьсот, а ты пожелал бы лгать и ни за что не отвечать правду, ты ли солгал бы лучше других и продолжал бы постоянно лгать насчет этого, если желал бы лгать и ни в коем случае не отвечать правду, или же невежда в искусстве счета сумел бы солгать лучше тебя, намеренно лгущего?367 И не выйдет ли случайно, что часто невежда, желая солгать, невольно выскажет истину благодаря своему невежеству, – ты же, мудрец, собираясь лгать, всегда будешь лгать на один манер?
Г и п п и й. Да, получится так, как ты говоришь.
С о к р а т. Ну а лжец является лжецом во всем прочем, кроме числа, и не лжет, когда он ведет подсчет?
Г и п п и й. Нет, клянусь Зевсом, лжет и в подсчете.
С о к р а т. Значит, мы допустим, Гиппий, что бывает лжец и в деле подсчета чисел?
b Г и п п и й. Да, это так.
С о к р а т. Но кто же это будет такой? Коль скоро он хочет явиться лжецом, не должна ли ему по необходимости быть присуща и способность лгать, как ты это недавно признал? Если ты припоминаешь, согласно твоим же словам, человек, не способный лгать, вроде бы и не может оказаться лжецом.
Г и п п и й. Да, припоминаю, я так сказал.
С о к р а т. А разве не оказался ты недавно самым способным на ложь при подсчетах?
Г и п п и й. Да, сказал я также и это.
c С о к р а т. Но, следовательно, ты и больше других способен говорить правду при вычислениях?
Г и п п и й. Конечно.
С о к р а т. Значит, один и тот же человек способен лгать и говорить правду при вычислениях? И таким человеком является тот, кто силен в подсчетах – знаток этого дела.
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Так кто же иной, Гиппий, оказывается лжецом при подсчетах, если не тот, кто в этом достоин и силен? Он же является и способным, и он же – правдивым.
Г и п п и й. Это очевидно.
С о к р а т. Вот ты и видишь, что правдивый человек и лжец – это в деле вычисления одно и то же, и первый из них ничуть не лучше второго.d Ведь это один и тот же человек, и нет тут такой противоположности, как ты думал недавно.
Г и п п и й. В этом деле, как видно, нет.
С о к р а т. Хочешь, рассмотрим это для дел и иного рода?
Г и п п и й. Что ж, если тебе угодно.
С о к р а т. Ведь ты, конечно, сведущ и в геометрии? [8]
Г и п п и й. Да, разумеется.
С о к р а т. Ну что ж, не так ли все обстоит и в геометрии? Разве не один и тот же человек способнее всех и на ложь и на правду относительно чертежей, а именно знаток геометрии?
Г и п п и й. Да, это так.
e С о к р а т. А достойным человеком в этом деле является он или кто-то другой?
Г и п п и й. Нет, именно он.
С о к р а т. Следовательно, достойный и мудрый геометр – способнейший из всех и на ложь и на правду? И уж если кто лжет относительно чертежей, это ведь будет он – тот, кто является достойным геометром? Ведь он же способен, а плохой геометр не способен лгать, а кто не способен лгать, тот не окажется лжецом, как мы уже согласились.
Г и п п и й. Это правда.
С о к р а т. Давай же рассмотрим и третьего знатока – астронома: ведь в этом искусстве ты считаешь себя еще более сведущим, чем в двух предыдущих, не так ли, Гиппий?
368Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Значит, и в астрономии дело обстоит таким же образом, как и там?
Г и п п и й. Похоже, что так.
С о к р а т. Ив астрономии, следовательно, если кто вообще лжив, он-то и будет хорошим лжецом как знаток астрономии, раз он способен лгать; не способный же – не сможет: ведь он невежда.
Г и п п и й. Это очевидно.
С о к р а т. Значит, и в области астрономии правдивый человек и лжец будет одним и тем же.
Г и п п и й. Очевидно, да.
b С о к р а т. Так вот, Гиппий, рассмотри таким же образом, без обиняков, все науки и убедись в том, что ни в одной из них дело не обстоит иначе. Ты ведь вообще мудрейший из всех людей в большей части искусств: слыхал я однажды, как ты рассыпался у лавок на площади [9], похваляясь своей достойной зависти многомудростью. Ты говорил, что, когда однажды прибыл в Олимпию, все твое тело было украшено изделиями твоих собственных рук, и прежде всего начал ты с перстня, сказав, что это вещь твоей работы, поскольку ты владеешь искусством резьбы по камню; c и другая печатка оказалась твоим изделием, а также скребок и флакончик для масла [10] – будто ты сработал их сам; потом ты сказал, что свои сандалии на ремнях ты собственноручно вырезал из кожи, а также скроил свой плащ и короткий хитон. Но что уж всем показалось весьма необычным и знаком высокой мудрости, так это твое заявление, будто ты сам сплел свой поясок для хитона, хотя такие пояса обычно носят богатые персы. d Вдобавок ты заявил, что принес с собою поэмы, эпические стихи, трагедии и дифирамбы и много нестихотворных, на разнообразный лад сочиненных речей. И по части тех искусств, о которых я только что говорил, ты явился превосходящим всех остальных своим знанием, да и самым искусным в науке о ритмах и гармониях, а также в правописании; и то же самое во многих других искусствах, насколько могу я припомнить... Да! Я совсем было позабыл о твоей преискусной памяти: ты ведь считаешь себя в этом самым блистательным из людей [11]. e Возможно, я забыл и о многом другом. Однако я повторяю: попробуй, бросив взгляд на свои собственные искусства – их ведь немало, – а также на умения других людей, сказать мне, найдешь ли ты, исходя из того, в чем мы с тобой согласились, хоть одно, где бы правдивый человек и лжец подвизались отдельно друг от друга и не были бы одним и тем же лицом? Ищи это в любом виде мудрости, хитрости или как тебе это еще будет угодно назвать – не найдешь, мой друг! Ведь этого не бывает. А коли найдешь, скажи сам.
369Г и п п и й. Да нет, Сократ, сейчас не найдусь, что сказать.
С о к р а т. Ну так не найдешься и впредь, как я полагаю. Если я прав, припомни, Гиппий, что вытекает из нашего рассуждения.
Г и п п и й. Не очень-то я могу уразуметь, Сократ, о чем ты толкуешь.
С о к р а т. Быть может, именно сейчас ты забыл о своей изобретательной памяти: видно, ты считаешь, что это здесь неуместно. Но я напомню тебе: ты же знаешь, что ты сказал об Ахилле, будто он правдив, об Одиссее же, что он лжив и многолик.
b Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Теперь же, как ты сам чувствуешь, выявилось, что правдивый и лжец – это одно и то же лицо [12], так что если Одиссей был лжецом, то он же и выходит правдивым, а если Ахилл был правдивым, то он же оказывается лжецом, и эти мужи не различны между собой и не противоположны друг другу, но одинаковы.
Г и п п и й. Ну, Сократ, вечно ты сплетаешь какие-то странные рассуждения и, выбирая в них самое трудное, цепляешься к мелочам, а не опровергаешь в целом положение, о котором идет речь.c Вот и сейчас, если желаешь, я приведу тебе достаточно веское доказательство, подкрепленное множеством доводов, в пользу того, что Гомер изобразил Ахилла как человека лучшего, чем Одиссей: он не умеет лгать, Одиссей же – хитер, без конца лжет и как человек гораздо хуже, чем Ахилл. Если же хочешь, противопоставь свою речь моей и докажи, что Одиссей более достойный человек, чем Ахилл; тогда все вокруг скорее поймут, кто из нас двоих красноречивей.
d С о к р а т. Гиппий, я ведь не сражаюсь с тобой и не оспариваю того, что ты мудрее меня; но по всегдашней своей привычке я, когда кто что-либо говорит, стараюсь вдуматься в это, особенно если говорящий кажется мне мудрецом; стремясь понять, что он говорит, я исследую, пересматриваю и сопоставляю его слова с целью познания. Если же говорящий кажется мне невеждой, я не переспрашиваю его, и нет мне дела до того, что он говорит. Из этого ты поймешь, каких людей я считаю мудрыми. e Ты увидишь, что я бываю очень дотошен в отношении речей подобного человека и выспрашиваю его, чтобы извлечь таким образом полезное знание. Вот и теперь, слушая тебя, я подумал насчет прочтенных тобою недавно стихов, которые должны были показать, что Ахилл порицает Одиссея как пустого бахвала (если только ты верно это толкуешь): странно, но мне кажется, что как раз изворотливый Одиссей всегда правдив, 370 Ахилл же изворотлив – в твоем понимании: ведь именно он лжет. Произнеся сперва те слова, которые ты недавно привел:
Ибо не менее врат Аида мне тот ненавистен,
Кто на сердце таит одно, говорит же другое [13],
он немного погодя заявляет, что Одиссею и Агамемнону его не убедить и что он не намерен оставаться у Трои, но
b
Завтра, принесши Зевесу и всем небожителям жертвы,
Я корабли нагружу и спущу их на волны морские.
Если желаешь и если до этого есть тебе дело,
Рано с зарей ты увидишь, как рыбным они Геллеспонтом
Вдаль по волнам побегут под ударами сильными весел.
Если счастливое плаванье даст мне земли колебатель,
В третий уж день я прибуду в мою плодородную Фтию [14].
c А еще раньше, браня Агамемнона, он говорил:
Еду теперь же во Фтию! Гораздо приятней вернуться
На кораблях изогнутых домой. Посрамленный тобою
Не собираюсь тебе умножать здесь богатств и запасов! [15]
d И, сказав это в первый раз перед лицом всего войска, а затем в кругу своих друзей, он, как это становится ясным, не делает никаких приготовлений к отплытию домой и даже попыток спустить корабли на воду, выразив тем самым великолепнейшее пренебрежение к необходимости говорить правду. Так вот, Гиппий, я с самого начала спрашивал тебя, потому что недоумевал, который из этих двух мужей изображен у поэта достойнейшим, e и считал, что оба они в высшей степени достойные люди и трудно различить, кто из них лучше в правде и лжи и в любой способности: ведь оба они во всем этом чрезвычайно между собою сходны.
Г и п п и й. Твой взгляд неверен, Сократ: ведь Ахилл лжет, как это очевидно, не умышленно, но невольно; он вынужден остаться из-за бедственного положения своего войска, чтобы ему помочь. Одиссей же лжет добровольно и с умыслом.
С о к р а т. Ты вводишь меня в заблуждение, Гиппий, беря тем самым пример с Одиссея.
371Г и п п и й. Вот уж нет, Сократ; скажи, в чем и ради чего я тебя обманываю?
С о к р а т. В том, что уверяешь, будто Ахилл лжет без умысла – это он-то, завзятый обманщик, столь нацеленный на похвальбу (как его изобразил Гомер), что оказывается гораздо более ловким, чем Одиссей, от которого он легко утаивает свое хвастовство; он осмеливается прямо противоречить самому себе, а Одиссею это и невдомек. По крайней мере слова Одиссея, обращенные к Ахиллу, ничем не выдают понимания Ахилло-вой лжи.
b Г и п п и й. Что ты имеешь в виду, Сократ?
С о к р а т. Разве тебе не известно, что после разговора с Одиссеем, когда он уверял, что намерен отплыть на заре, Аяксу он сообщает совсем другое, вовсе не подтверждая, что собирается отплывать?
Г и п п и й. В каком это месте?
С о к р а т. А там, где он говорит:
c
Думать начну я о битве кровавой, скажите, не раньше,
Чем крепкодушным Приамом рожденный божественный Гектор
К нашему стану придет и к черным судам Мирмидонским,
Смерть аргивянам неся и огнем корабли истребляя.
Здесь же, у ставки моей, пред моим кораблем чернобоким,
Думаю, Гектор от боя удержится, как ни желал бы [16].
d Так неужели же ты, Гиппий, считаешь сына Фетиды и воспитанника премудрого Хирона [17] настолько лишенным памяти, что, лишь недавно жестоко выбранив лицемеров, он теперь Одиссею говорит, будто намерен отплыть, Аяксу же – что он остается, и все это – словно без умысла и вовсе не потому, что он считает Одиссея простаком, а себя – далеко превосходящим его во всех этих штуках, в кознях и лжи?
e Г и п п и й. Нет, Сократ, я так не думаю: здесь, переубежденный, он простодушно говорит Аяксу не совсем то, что до того говорил Одиссею. А вот Одиссей и правду и ложь произносит всегда с умыслом.
С о к р а т. Выходит, Одиссей – человек более достойный, чем Ахилл.
Г и п п и й. Ну уж нет, Сократ, отнюдь.
С о к р а т. Как же так? Разве не выяснилось недавно, что добровольно лгущие лучше, чем обманывающие невольно?
Г и п п и й. Но каким же образом, Сократ, добровольные нечестивцы, злоумышленники и преступники могут быть достойнее невольных?372 Ведь этим последним оказывается обычно большое снисхождение, коль скоро они учинят какое-то зло – несправедливость или ложь – но неведению? Да и законы куда более суровые существуют для сознательных преступников и лжецов, чем для невольных.
С о к р а т. Вот видишь, Гиппий, я говорю правду, когда утверждаю, что бываю очень назойлив, расспрашивая мудрецов.b Это, смею сказать, единственное мое достоинство, ведь прочие мои качества ничего не стоят. По существу вопроса я обычно колеблюсь, не зная, как оно обстоит на самом деле. Об этом достаточно свидетельствует то, что когда я оказываюсь лицом к лицу с кем-либо из вас, прославленных мудростью, свидетели которой – все эллины, то кажется, будто я круглый неуч: ведь я решительно ни в чем с вами, скажем прямо, не соглашаюсь, а какое может быть более сильное доказательство невежества, чем расходиться в мнениях с мудрыми мужами? c Но есть у меня и чудесное преимущество, которое меня выручает: я не стыжусь учиться, я выспрашиваю и выведываю и питаю великую благодарность к тому, кто мне отвечает, и никто не бывает у меня этой благодарностью обойден. Вдобавок я никогда не отрицал, что был чему-то научен, и не делал вид. будто это мое собственное изобретение; наоборот, я всегда прославляю своего учителя как мудреца и объявляю во всеуслышание, чему я от него научился.
d Вот и сейчас я не согласен с тем, что ты утверждаешь, и весьма сильно расхожусь с тобою во мнении. Я отлично понимаю, что дело тут во мне самом, ибо я таков, каков я есть, говорю это без всяких преувеличений. Ведь мое представление, Гиппий, прямо противоположно твоему: те, кто вредят людям, чинят несправедливость, лгут, обманывают и совершают проступки по своей воле, а не без умысла, – люди более достойные, чем те, кто все это совершает невольно [18]. e Правда, иногда у меня возникает противоположное мнение и я блуждаю вокруг да около, видимо, по неведению, но вот сейчас на меня сошло как бы наитие и мне представляется, что люди, добровольно совершающие какие-либо проступки, лучше, чем те, кто вершат их невольно. Виню же я в этом своем состоянии наши прежние рассуждения, из-за которых мне теперь кажется, что люди, совершающие все это невольно, хуже тех, кто действуют добровольно. Так уж будь столь любезен и не откажи исцелить мою душу;373 ибо, искоренив невежество моей души, ты сотворишь мне гораздо большее благо, чем если бы ты излечил болезнь моего тела. Но если ты собираешься произнести длинную речь, предупреждаю тебя – ты меня не исцелишь, ибо я за нею не услежу; если же ты, как перед этим, захочешь отвечать на мои вопросы, ты великую принесешь мне пользу, себе же, я полагаю, не повредишь. Честно говоря, должен я обратиться и к тебе, сын Апеманта: ведь это ты подвигнул меня на беседу с Гиппием; и теперь, если Гиппий не пожелает мне отвечать, заступись перед ним за меня.
b Е в д и к. Но, Сократ, я думаю, что Гиппий не нуждается в нашей просьбе: ведь его прежние слова не имели такого смысла, наоборот, он заявил, что не собирается уклоняться от чьих бы то ни было вопросов. Послушай, Гиппий! Разве не так ты сказал?
Г и п п и й. Да, именно так. Но, Евдик, ведь Сократ всегда мутит воду при рассуждениях вроде какого-то злоумышленника.
С о к р а т. Достойнейший Гиппий! Я делаю это без умысла – ведь тогда бы я был мудр и искусен по смыслу твоих утверждений – и невольно, так что будь ко мне снисходителен: ведь ты говоришь, что к невольному злоумышленнику надо иметь снисхождение.
c Е в д и к. Да, ни в коем случае не поступай иначе, Гиппий, но и ради нас и ради подтверждения своих прежних слов отвечай на вопросы Сократа.
Г и п п и й. Я и буду отвечать, раз ты просишь. Спрашивай же, что тебе угодно.
С о к р а т. Я горячо желаю, Гиппий, рассмотреть то, что было сейчас сказано: кто достойнее – те, кто совершают проступки добровольно или невольно? И я думаю, что к этому рассмотрению правильнее всего приступить так... Отвечай же: называешь ли ты какого-либо бегуна хорошим?
d Г и п п и й. Да, конечно.
С о к р а т. Или же скверным?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Значит, бегущий хорошо – хороший бегун, а бегущий плохо – плохой?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. И значит, бегущий медленно бежит плохо, а бегущий быстро – хорошо?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Следовательно, в беге и в умении бегать быстрота – это благо, а медлительность – зло?
Г и п п и й. Как же иначе?
С о к р а т. Так лучшим бегуном будет тот, кто бежит медленно с умыслом или невольно?
Г и п п и й. Тот, кто с умыслом.
С о к р а т. А разве бежать не значит что-то делать?
Г и п п и й. Конечно, значит.
С о к р а т. А если делать, то и совершать?
e Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Следовательно, тот, кто скверно бежит, совершает в беге дурное и постыдное дело?
Г и п п и й. Конечно, дурное. Как же иначе?
С о к р а т. А тот, кто бежит медленно, бежит скверно?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Значит, хороший бегун совершает это скверное и постыдное дело добровольно, а дурной – невольно?
Г и п п и й. Похоже, что так.
С о к р а т. Следовательно, в беге хуже тот, кто совершает скверное дело невольно, чем тот, кто вершит его добровольно?
Г и п п и й. В беге – да.
374С о к р а т. А как же в борьбе? Кто будет лучший борец: тот, кто падает с умыслом, или тот, кто невольно?
Г и п п и й. Похоже, тот, кто с умыслом.
С о к р а т. А что в борьбе хуже и постыднее – упасть или повергнуть противника?
Г и п п и й. Упасть.
С о к р а т. И в борьбе, следовательно, тот, кто добровольно совершает дурное и постыдное дело, является лучшим борцом, чем тот, кто это вершит невольно.
Г и п п и й. Похоже, что так.
С о к р а т. А как же в любом другом телесном занятии? Разве тот, кто крепче телом, не может выполнять оба дела –b дело сильного и дело слабого, то, что постыдно, и то, что прекрасно? И когда совершается что-то постыдное для тела, тот, кто покрепче телом, совершает это добровольно, а тот, кто хил, – невольно?
Г и п п и й. Как будто и в отношении силы дело обстоит таким образом.
С о к р а т. Ну а насчет благообразия как обстоит дело, Гиппий? Разве не так, что более красивому телу свойственно добровольно принимать постыдные и безобразные обличья, более же безобразному – невольно? Или ты думаешь иначе?
Г и п п и й. Нет, именно так.
c С о к р а т. Следовательно, умышленное безобразие следует приписать достоинству тела, а невольное – его пороку?
Г и п п и й. Это очевидно.
С о к р а т. А что ты скажешь относительно голоса? Какой голос ты назовешь лучшим – фальшивящий умышленно или невольно?
Г и п п и й. Умышленно.
С о к р а т. А более негодным – тот, что фальшивит невольно?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Ну а что бы ты предпочел иметь – хорошее или негодное?
Г и п п и й. Хорошее.
С о к р а т. Так ты предпочел бы иметь ноги, хромающие нарочно или же поневоле?
d Г и п п и й. Нарочно.
С о к р а т. А хромота – разве это не безобразный порок?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Пойдем дальше: подслеповатость – разве это не порок глаз?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Какие же ты предпочел бы иметь и какими пользоваться глазами – теми, что умышленно щурятся и косят или же невольно?
Г и п п и й. Теми, что умышленно.
С о к р а т. Значит, ты считаешь лучшим для себя добровольно совершаемое зло, а не то, что вершится невольно?
Г и п п и й. Да, если это зло такого рода.
С о к р а т. Но разве все органы чувств – уши, ноздри, рот и другие – не подчинены одному и тому же определению, гласящему, что те из них, кои невольно вершат зло, нежелательны, ибо они порочны, те же, что вершат его добровольно, желанны, ибо они добротны?
e Г и п п и й. Мне кажется, это так.
С о к р а т. Ну а какими орудиями лучше действовать – теми, с помощью которых можно добровольно действовать дурно, или теми, которые толкают на дурное поневоле? Например, какое кормило лучше – то, которым приходится дурно править поневоле, или то, с помощью которого неверное направление избирается добровольно?
Г и п п и й. То, с помощью которого это делается добровольно.
С о к р а т. И разве не так же точно обстоит дело с луком и лирой, с флейтами и со всем остальным?
Г и п п и й. Ты говоришь правду.
375С о к р а т. Ну а что касается норова лошади – будет ли он лучше, если кто из-за него станет скверно наездничать добровольно или же поневоле?
Г и п п и й. Если добровольно.
С о к р а т. Значит, такой норов лошади лучше.
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Значит, с лошадью менее норовистой ты дела, зависящие от ее норова, будешь добровольно совершать дурно, а с лошадью более норовистой – поневоле?
Г и п п и й. Конечно же.
С о к р а т. Не так же ли обстоит дело и с нравом собак и всех прочих животных?
Г и п п и й. Так.
С о к р а т. Ну а у человека – например, у стрелка – какая душа кажется тебе достойнее – та, что добровольно не попадает в цель, или та, что невольно?
b Г и п п и й. Та, что не попадает в цель добровольно.
С о к р а т. Значит, такая душа лучше в стрелковом деле?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. А душа, промахивающаяся невольно, хуже той, что делает это добровольно?
Г и п п и й. В стрелковом деле – да.
С о к р а т. А во врачебном? Разве душа, добровольно причиняющая телу зло, не более сведуща в искусстве врачевания?
Г и п п и й. Да, более.
С о к р а т. Значит, такая душа более искусна, чем та, что не сведуща?
Г и п п и й. Да, более искусна.
c С о к р а т. Ну а если душа весьма искушена в игре на кифаре и флейте и во всех других искусствах и науках, то разве та, что искушена в них больше, не добровольно погрешает в этом, совершая дурное и постыдное, а та, что менее искушена, разве не совершает это невольно?
Г и п п и й. Очевидно.
С о к р а т. Итак, мы бы, конечно, предпочли, чтобы рабы наши имели души, добровольно погрешающие и вершащие зло, а не невольно, ибо души эти более искушены в подобных делах.
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Что же, а собственную свою душу разве не желали бы мы иметь самую лучшую?
Г и п п и й. Да.
d С о к р а т. И значит, лучше будет, если она добровольно будет совершать зло и погрешать, а не невольно?
Г и п п и й. Однако чудно бы это было, Сократ, если бы добровольные злодеи оказались лучшими людьми, чем невольные.
С о к р а т. Но это вытекает из сказанного.
Г и п п и й. По-моему, это неверно.
С о к р а т. А я думаю, Гиппий, что и тебе это кажется верным. Ответь же мне снова: справедливость не есть ли некая способность или знание [19] или то и другое вместе? Ведь необходимо, чтобы она была чем-то таким?
Г и п п и й. Да.
e С о к р а т. А ведь если справедливость – это способность души, то более способная душа будет и более справедливой: такая душа, милейший, оказалась у нас достойнее.
Г и п п и й. Да, оказалась.
С о к р а т. Ну а если справедливость есть знание? Разве более мудрая душа – не более справедливая, а более невежественная – не менее справедливая?
Г и п п и й. Это так.
С о к р а т. Ну а если справедливость – и то и другое? Разве не так обстоит дело, что, обладая и знанием и способностью, душа бывает более справедливой, невежественная же душа – менее? Ведь это же неизбежно.
Г и п п и й. Да, очевидно.
С о к р а т. Так ведь душа более способная и мудрая оказывается лучшей и более способной совершать и то и другое – прекрасное и постыдное – в любом деле?
376Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Следовательно, когда она совершает нечто постыдное, она делает это добровольно, с помощью способности и искусства? А последние, по-видимому, присущи справедливости – оба или каждое порознь?
Г и п п и й. Похоже, что так.
С о к р а т. Ведь чинить несправедливость – значит поступать плохо, а не чинить ее – хорошо?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Итак, более способная и достойная душа, когда она чинит несправедливость, чинит ее добровольно, а недостойная душа – невольно?
Г и п п и й. Это очевидно.
b С о к р а т. И достойный человек – это тот, кто имеет достойную душу, скверный же человек имеет душу недостойную?
Г и п п и й. Да.
С о к р а т. Итак, достойному человеку свойственно чинить несправедливость добровольно, а недостойному – невольно, коль скоро достойный человек имеет достойную душу?
Г и п п и й. Да ведь он же ее имеет.
С о к р а т. Следовательно, Гиппий, тот, кто добровольно погрешает и чинит постыдную несправедливость – если только такой человек существует, – будет не кем иным, как человеком достойным.
Г и п п и й. Трудно мне, Сократ, согласиться с тобою в этом.
c С о к р а т. Да я и сам с собой здесь не согласен, Гиппий, но все же это с необходимостью вытекает из нашего рассуждения. Однако, как я говорил раньше, я блуждаю в этом вопросе вокруг да около и никогда не имею одинакового мнения на этот счет. Правда, не удивительно, что я или другой какой-либо обычный человек здесь находится в заблуждении. Но уж если вы, мудрецы, станете тут блуждать, это и для нас ужасно, раз мы даже с вашей помощью не можем избавиться от ошибки.
_________________________________
[1] Первый стих "Илиады" – "Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына" (пер. Н.И.Гнедича) – сразу указывает на основную тему "Илиады". "Одиссея" же начинается словами: "Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который долго скитался..." (пер. В.В.Вересаева), вводя слушателя в тему Одиссеевых странствий.
[2] Гомеровские поэмы и вообще мотивы Троянского цикла давали в древности обильную пищу для риторических речей и упражнений. Спорили о том, какая из поэм лучше – "Илиада" или "Одиссея"; кем лучше быть – Ахиллом или Одиссеем; кто доблестнее – Аякс или Одиссей; кто хитрее – Одиссей или Паламед; виновна или не виновна прекрасная Елена и т. п. В "Гиппии большем" (286b) Гиппий выступает с речью: "Когда взята была Троя, Нептолем спросил Нестора, какие занятия приносят юноше наилучшую славу". Известны речи Горгия Леонтинского "Похвала Елене" и "Защита Паламеда".
[3] Гиппий был известен своим многознайством (за что получил прозвище Полигистор), а также хвастовством и богатством, которое он обрел, взимая большую плату за свои уроки (см.: Апология Сократа, прим. 9). Как и другие софисты, он выступал, состязаясь в красноречии на общегреческих Олимпийских играх (заметим, что Олимпия находится в Элиде, на родине Гиппия). Филострат в "Жизнеописании софистов" (I 11, 1 сл.) сообщает, что Гипиий "прельщал Грецию в Олимпии своими хитросплетениями и хорошо обдуманными речами" (Flavii Philostrati opera auctora / Ed. С.L.Kayser. Bd II. Lipsiae, 1871). Кстати сказать, Гиппий издал список "Победители на Олимпийских играх" (86 В 3 Diels). См. также прим. 7, 8 и 11.
[4] Нестор – царь Пилоса, один из героев гомеровских поэм, мудрейший и красноречивейший старец, к мнению которого прислушивались все ахейцы, один из ахейских вождей под Троей.
[5] См.: Апология Сократа, прим. 9.
[6] Ил. IX 308-314, пер. Вл. Соловьева с уточнением первой строки С.Я.Шейнман-Топштейн. Древние комментаторы дали наименование каждой песне гомеровских поэм, исходя из их содержания. В IX песне изображается приход ахейских послов (Аякса, Одиссея и Феникса) к Ахиллу с мольбой, чтобы он перестал гневаться и возобновил военные действия.
[7] Гиппий был известен также как математик (см. прим. 8).
[8] В комментариях Прокла к Евклиду говорится: "Гиппий Элейский сообщает, что он приобрел славу благодаря занятиям геометрией" (86 В 12 Diels). Он, в частности, занимался проблемой квадратуры круга и даже считал возможным ее разрешение с помощью изобретенной им кривой. О его занятиях геометрией, астрономией и теорией музыки см. 86 А 2 Diels.
[9] См. Апология Сократа, прим. 2.
[10] Флакончик для масла – лекиф греки носили на поясе. Маслом натирались в палестрах перед гимнастическими занятиями или после омовения; оно впитывало пот, что было немаловажным во время жары. С помощью особых скребков очищали перед омовением кожу.
[11] О превосходной памяти Гиппия сохранились свидетельства: он. "прослушав 50 слов сразу, воспроизводил их в том порядке, в каком они были сказаны" (86 А 2 Diels).
[12] По мнению Аристотеля, "вводит в заблуждение... рассуждение в "Гиппии" относительно того, что один и тот же человек лжив и правдив" (Метафизика V 29, 1025 а 7-9).
[13] Ил. IX 312-313, пер. Вл.Соловьева.
[14] Там же IX 357-363, пер. В.В.Вересаева.
[15] Там же I 169-171, пер. В.В.Вересаева.
[16] Там же IX 650-655, пер. В.В.Вересаева. Сократ умышленно изображает Ахилла лжецом, в зависимости от обстановки говорящим то одно, то другое. В действительности Ахилл не лжет, говоря Одиссею, что готов отплыть на родину после тяжкого оскорбления, а Аяксу – что вступит в бой не раньше, чем Гектор дойдет до ахейских кораблей. Оскорбленный Агамемноном, забравшим его пленницу, Ахилл уклоняется от военных действий, и ахейцы несут потери от осмелевших троянцев. В своем решении не вступать в бой и даже покинуть Трою Ахилл непреклонен. Всем читателям Гомера, в том числе и Сократу, хорошо известна просьба Ахилла к своей матери богине Фетиде, чтобы та умолила Зевса "подать свою помощь троянцам" и тем самым заставить Агамемнона раскаяться (I 408-412). Герой даже готов убить Агамемнона. Страшный гнев настолько ослепляет Ахилла, что он не может владеть собой и уже вытаскивает меч из ножен, но Афина укрощает его властным словом (I 188-211).
Таким образом, в IX песне Ахилл ничуть не лжет, хотя и колеблется "меж двух решений" (I 189). Он отвергает дары Агамемнона и, как и раньше, готов уехать во Фтию, но помнит уговор матери с Зевсом и знает, что богами уже предрешено, что он вступит в битву, когда Гектор дойдет до ахейских кораблей. Сократ упрощает ситуацию, останавливаясь на отдельных, не связанных между собой фактах, т.е. он поступает так, как поступали в своих спорах софисты, и преподносит Гиппию наглядный урок в излюбленной софистами манере. Весь этот пассаж является также пародией на дотошные и скрупулезные комментарии Гомера разных авторов, состязавшихся в оригинальности толкования древнего эпика. Подобный же пример встречается в "Протагоре", где детально рассматриваются стихи Симонида Кеосского (343с – 347а).
[17] Хирон, сын Кроноса и нимфы Филиры, мудрый кентавр, был воспитателем героев Ахилла, Ясона, Тесея, Диоскуров и обучил врачеванию Асклепия.
[18] Эти рассуждения Сократа об умышленной и неумышленной лжи и о том, что правдивый и лжец ничем не отличаются друг от друга, напоминают беседу Сократа и юноши Евтидема (о нем см.: Пир 222b), которую передает в "Воспоминаниях..." Ксенофонт (IV 2, 14-17). В этой беседе Сократ склоняется к мнению, что наносящий обиду сознательно лучше и справедливее того, кто делает это без умысла. Он признает также, что те, кто не знает прекрасного и доброго, – рабские натуры (см. там же 19-22). В настоящем же диалоге Сократ до конца выдерживает взятую на себя роль простака, пребывающего в неведении, и позиция его здесь остается неопределенной.
[19] Ср. рассуждения Аристотеля о добродетели: она не является ни только чистым знанием (επιστήμη), ни только чистой потенцией духа (δύναμις), но внутренним сознанием человека, его достоянием (έξις). – Никомахова Этика I 13, 1103а 9-10; II 4, 1106а 11-12; V 1, 1129а 11-13.