АЛКИВИАД I

Перевод С. Я. Шейнман-Топштейн.
В кн.: Платон. Собр. соч. в 4-х томах. Том 1. М.: "Мысль", 1990

 

Сократ, Алкивиад

 

103 С о к р а т. Сын Клиния [1], я полагаю, ты дивишься тому, что я, став первым твоим поклонником, продолжаю оставаться им и теперь, когда другие от тебя отвернулись, а также и тому, что тогда как все прочие досаждали тебе своими беседами, я в течение стольких лет не сказал тебе ни единого слова. Причина тому была не человеческого, но божественного свойства [2]; позже ты сможешь оценить ее значение. Но теперь, когда она больше не служит препятствием, я пришел к тебе: я полон b надежды, что и впредь это препятствие не возникнет. Все это время я примечал, как ты ведешь себя по отношению к твоим поклонникам: сколь много их ни было и как ни были они заносчивы, не было среди них ни одного, которого ты не отвадил бы своей высокомерной гордыней. Причину твоего высокомерного превосходства 104 я тебе сейчас объясню. Ты утверждаешь, что тебе не нужен никто из людей: мол, присущее тебе величие – как телесное, так и душевное – таково, что ты ни в ком не нуждаешься. Ты считаешь, что ты – первый среди людей по красоте и росту, причем для каждого очевидно, что это правда. Далее, по твоему мнению, ты происходишь из самого отважного рода в своем городе, самом великом из греческих городов, и потому у тебя есть по отцу множество достойнейших друзей и сородичей, b которые в случае нужды придут тебе на помощь, и не меньшее число столь же достойных родственников по матери. Самый же сильный из них покровитель, как ты считаешь, – Перикл, сын Ксантиппа, коего твой отец оставил после себя вашим опекуном – твоим и твоего брата [3]: ведь он не только в этом городе волен вершить все, что захочет, но и по всей Элладе и среди многочисленных и могущественных варварских племен. Добавлю c еще, что ты – из богатых; впрочем, как кажется, это менее всего питает твою гордыню. Чванясь всем этим, ты подавил своих поклонников, а они, будучи послабее, признали свое поражение. Для тебя это не прошло незамеченным. Поэтому я уверен, что ты удивляешься настроению, мешающему мне отречься от моей любви, и спрашиваешь себя, на что глядя я сохраняю твердость там, где все остальные бежали.

b А л к и в и а д. Но, быть может, тебе невдомек, Сократ, что ты лишь чуточку меня упредил: я ведь еще раньше предполагал подойти к тебе и спросить, что тебе от меня надо и чего ради ты меня не оставляешь в покое, преследуя меня на каждом шагу. Ведь и в самом деле я дивлюсь, какое у тебя ко мне дело, и с величайшей охотой получил бы ответ на этот вопрос.

С о к р а т. Значит, можно предполагать, что ты со вниманием меня выслушаешь, коль скоро, как ты говоришь, тебе желательно узнать мои намерения: слова мои будут обращены к терпеливому слушателю.

А л к и в и а д. Несомненно. Говори.

c С о к р а т. Смотри же, пусть тебе не покажется удивительным, если, с трудом начав этот разговор, я с таким же трудом его и окончу.

А л к и в и а д. Говори же, почтеннейший; я готов тебя выслушать.

С о к р а т. Пусть будет так. Нелегкое это дело – объясняться в любви человеку, ни в чем не уступающему своим поклонникам; однако надо решиться и изложить тебе мои намерения. Если бы я, мой Алкивиад, видел, что ты привержен ко всему тому, что я только что105 перечислил, и намерен продолжать жить так и дальше, я давно бы простился со своей влюбленностью, по крайней мере я в это верю. Но я хочу доказать тебе самому, что у тебя совсем другие замыслы, и ты увидишь из этого, насколько внимательно я все это время за тобою следил. Мнится мне, что если бы кто-нибудь из богов тебе рек: "Алкивиад, желаешь ли ты жить тем, чем жил прежде, или предпочел бы тотчас же умереть, коль скоро не сможешь рассчитывать в жизни на большее?" – ты избрал бы смерть. И я скажу тебе сейчас, в какой надежде ты продолжаешь жить. Ты полагаешь, что если b вскорости выступишь перед афинским народом – а это предстоит в самый короткий срок, – ты сумеешь ему доказать, что достоин таких почестей, каких не удостаивался ни Перикл и никто из его предшественников; доказав это, ты ооретешь великую власть в городе, а уж коли здесь, то и во всей Элладе ты станешь самым могущественным, да и не только среди эллинов, но и среди варваров, обитающих на одном с нами материке [4]. А если бы тот же самый бог сказал, что тебе следует править лишь здесь, в Европе, в Азию же тебе путь закрыт и ты c не предназначен для тамошних дел, то. думаю я, жизнь была бы тебе не в жизнь на этих условиях, коль скоро ты не сможешь, так сказать, заполонить своим именем и могуществом все народы. Я полагаю, ты не считаешь достойным упоминания никого, кроме Кира и Ксеркса [5]. А что ты питаешь такую надежду, я не предполагаю. но точно знаю. Быть может, сознавая, что я говорю правду, ты спросишь: "Какое отношение имеет это. Сократ, к тому. что ты собирался мне сказать о твоей d неотступной привязанности ко мне?" Я же тебе отвечу: "Милый сын Клиния и Дпномахи, без меня невозможно осуществить все эти твои устремления: такова моя власть, как я думаю, над твоими делами и тобою самим. Потому-то, полагаю я, бог и запретил мне беседовать с тобой, и я ожидал на это его дозволения. Но поскольку ты лелеешь надежду доказать городу свое право на всевозможные почести, а доказав это, тотчас же забрать в свои руки власть, то и я надеюсь получить при тебе величайшую власть, доказав, что представляю собой для тебя весьма ценного человека, вплоть до того, что ни твой e опекун [6], ни твои родичи и никто другой не может обеспечить тебе желанного могущества, кроме меня, – но, конечно, с помощью бога. А так как ты был очень юн и еще не обременен такими надеждами, то бог, как я думаю, запрещал мне с тобой разговаривать, чтобы не сказать тебе что-то впустую. Ныне же он разрешил меня106 от запрета [7], и теперь ты меня послушаешь".

А л к и в и а д. Мой Сократ, ты кажешься мне гораздо более странным теперь, когда ты со мной заговорил, чем раньше, когда молча за мною следовал, хотя и тогда ты казался мне весьма необычным. Ты уже разобрался, как кажется, в моих замыслах – лелею я их или нет, и если я с тобой и не соглашусь, я все равно не сумею тебя разубедить. Что ж, пусть. Но если бы я и действительно питал подобные замыслы, каким образом они осуществятся у меня с твоей помощью и не получат свершения без тебя? Можешь ты мне это объяснить?

b С о к р а т. Ты спрашиваешь, могу ли я произнести длинную речь – в том роде, как ты привык слушать? [8 ]Но такая речь не в моем духе. Однако, думаю, я мог бы тебе доказать, что дело обстоит именно таким образом, если только ты в одной малости придешь мне на помощь.

А л к и в и а д. Коли то, о чем ты просишь, не трудно, я готов.

С о к р а т. Что же, тебе кажется трудным отвечать на вопросы?

А л к и в и а д. Нет, не кажется.

С о к р а т. Так отвечая же.

А л к и в и а д. А ты спрашивай.

С о к р а т. Значит, я буду задавать тебе вопросы так, как если бы ты в самом деле замышлял то, о чем я сейчас говорил?

c А л к и в и а д. Да, если тебе так угодно; хотел бы я знать, каковы будут твои вопросы.

Необходимость осознанной справедливости в делах государственного правления

С о к р а т. Ну что ж. Я утверждаю, что ты намерен в самый короткий срок выступить перед афинянами со своими советами. Итак, если бы в тот миг, как ты собирался взойти на трибуну, я остановил бы тебя и спросил: "Алкивиад, о чем же собираются совещаться афиняне, что ты намерен давать им советы? Видимо, о вещах, известных тебе лучше, чем им?" – что бы ты мне ответил?

d А л к и в и а д. Я конечно же сказал бы, что о вещах, более известных мне, чем им.

С о к р а т. Следовательно, ты способен быть хорошим советчиком в вещах, кои ты знаешь?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. А знаешь ты только то, чему научился от других или открыл сам?

А л к и в и а д. Что же еще мог бы я знать?

С о к р а т. Но возможно ли, чтобы ты выучился чему-либо или что-то открыл, не желая учиться или заниматься сам поиском?

А л к и в и а д. Нет, невозможно.

С о к р а т. Ну а желал бы ты искать то, что ты, по твоему мнению, уже знаешь, или учиться таким вещам?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

e С о к р а т. Значит, было время, когда ты не считал, будто знаешь то, что ты знаешь сейчас?

А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. Но в общем-то я могу сказать, чему ты учился; если я что-либо упущу, ты мне подскажи. Насколько я припоминаю, ты обучался грамоте и игре на кифаре, а также борьбе. Учиться игре на флейте ты не пожелал [9]. Вот и весь твой запас знаний, разве что ты обучился еще чему-то тайком от меня; но значит, ты это делал, не выходя из дому ни днем, ни ночью.

А л к и в и а д. Нет, никаких других занятий, кроме тех, что ты указал, у меня не было.

107 С о к р а т. Итак, ты собираешься выступить с советами перед афинянами, когда они станут совещаться относительно грамотности – как им правильно писать?

А л к и в и а д. Нет, клянусь Зевсом, не собираюсь.

С о к р а т. Но тогда ты будешь давать советы, как ударять по струнам кифары?

А л к и в и а д. Ни в коем случае.

С о к р а т. Но ведь у них нет также привычки совещаться в народном собрании о приемах борьбы?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Тогда о чем же им совещаться? Уж, наверное, не о строительстве?

А л к и в и а д. Нет, нет.

b С о к р а т. Ведь па этот счет у зодчего найдутся лучшие советы, чем у тебя?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Разумеется, и не тогда ты взойдешь на помост, когда они станут совещаться о прорицаниях? [10]

А л к и в и а д. Нет, не тогда.

С о к р а т. Ведь прорицатель это знает лучше тебя?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. При этом ведь неважно, высок он или низок, красив или безобразен, благородного рода или же нет?

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Ну а давать советы о чем бы то ни было подобает ведь знатоку, а не богатому человеку?

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Когда афиняне совещаются относительно здоровья своих сограждан, им неважно, беден или богат c тот, кто их убеждает, но они заинтересованы в том, чтобы советчик их был врачом.

А л к и в и а д. Это естественно.

С о к р а т. Но в каком же тогда случае будет правильным с твоей стороны выступить перед ними с советами?

А л к и в и а д. Тогда, когда они станут совещаться о своих делах.

С о к р а т. Ты имеешь в виду судостроение – какие именно им следует сооружать суда?

А л к и в и а д. Да нет же, Сократ, совсем не это.

С о к р а т. Я полагаю, ты не разбираешься в таком деле. Именно поэтому ты воздержишься или по какой-то иной причине?

d А л к и в и а д. Нет, именно по этой.

С о к р а т. Но какие же их дела ты имеешь в виду, о которых они станут совещаться?

А л к и в и а д. Я имею в виду, Сократ, войну или мир или другие подобные же дела государства.

С о к р а т. Точнее говоря, когда они станут советоваться, с кем заключить мир, а с кем воевать и каким образом?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Разве не нужно это делать наилучшим образом?

А л к и в и а д. Да.

e С о к р а т. И в наиболее благоприятное время?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Ив течение такого срока, какой представляется наивыгоднейшим?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А если бы афиняне совещались о том, с кем надо вести борьбу в палестре – обычную или на кулаках – и каким образом, кто дал бы при этом лучший совет – ты или учитель гимнастики? [11]

А л к и в и а д. Конечно, учитель гимнастики.

С о к р а т. А можешь ли ты мне сказать, что принимает во внимание учитель гимнастики, когда собирается дать совет, с кем следует бороться, а с кем нет, а также когда это надо делать и каким способом? Я вот что имею в виду: ведь бороться надо с теми, с кем это стоит делать? Разве не так?

А л к и в и а д. Так.

108 С о к р а т. И делать это надо по возможности лучше?

А л к и в и а д. Да, по возможности.

С о к р а т. И в самое благоприятное для этого время?

А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. А певцу разве не приходится временами сопровождать свое пение игрой на кифаре и ритмическими движениями?

А л к и в и а д. Приходится.

С о к р а т. И именно тогда, когда это лучше всего подобает?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И столько раз, сколько это будет наилучшим?

А л к и в и а д. Конечно.

b С о к р а т. Далее. Поскольку ты прилагаешь "лучшее" к обоим случаям – и к музыкальному сопровождению и к борьбе, что ты назовешь лучшим в игре на кифаре, подобно тому как я называю в борьбе лучшим ее видом борьбу гимнастическую? Какой ты в этом случае назовешь вид?

А л к и в и а д. Я тебя не понимаю.

С о к р а т. Но попробуй мне подражать. Мои слова означали тот вид, который являет собой совершенство: совершенно то, что делается в соответствии с правилами искусства. Разве не так?

А л к и в и а д. Так.

С о к р а т. А гимнастика разве не искусство?

А л к и в и а д. Конечно, искусство.

c С о к р а т. Я же сказал, что наилучшим в борьбе является ее гимнастический вид.

А л к и в и а д. Да, сказал.

С о к р а т. Так разве я был не прав?

А л к и в и а д. Я думаю, прав.

С о к р а т. Давай же и ты – ибо и тебе подобает правильно рассуждать – скажи прежде всего, что это за искусство, в котором уместны одновременная игра на кифаре, пение и ритмические движения? Как все это вместе зовется? Можешь ты это сказать?

А л к и в и а д. Право, не могу.

С о к р а т. Но попробуй подойти к этому так: какие богини покровительствуют этому искусству?

А л к и в и а д. Ты разумеешь Муз [12], мой Сократ?

d С о к р а т. Да. Смотри: каково же наименование этого искусства по Музам?

А л к и в и а д. Мне кажется, ты имеешь в виду мусическое искусство.

С о к р а т. Да, именно его. Что же бывает в нем совершенным? Подобно тому как я тебе раньше определил правильность в гимнастическом искусстве, так и ты сейчас дай определение в отношении искусства мусического: в чем заключена его правильность?

А л к и в и а д. Я думаю, в гармоничности [13].

e С о к р а т. Отлично. Давай же назови теперь лучшее в деле войны и мира, подобно тому как ты раньше назвал гармонию лучшим в одном из искусств и гимнастические упражнения – в другом. Попытайся же и здесь назвать лучшее.

А л к и в и а д. Но я не очень-то это разумею...

С о к р а т. Да ведь это позор. Представь, если кто обратится к тебе за советом по поводу питания – мол, какое будет получше и сколько и когда оно будет уместнее, а затем тебя спросит: "Что ты разумеешь под лучшим, Алкивиад?" – ты ведь сможешь ответить, что разумеешь более здоровое питание, хотя ты и не выдаешь 109 себя за врача. А тут, выдавая себя за знатока и выступая советчиком, как человек знающий, ты не сумеешь ответить на заданный тебе вопрос! И ты не почувствуешь при этом стыда? И не покажется тебе это позорным?

А л к и в и а д. Очень даже покажется.

С о к р а т. Смотри же, постарайся сказать, к чему тяготеет наилучшее при заключении мира и с кем следует сражаться во время войны?

А л к и в и а д. Но я хоть и стараюсь, не могу этого уразуметь.

С о к р а т. Значит, ты не знаешь, какие взаимные обвинения выдвигаются при объявлении войны сторонами и с какими словами мы начинаем обычно войну?

b А л к и в и а д. Нет, знаю: мы утверждаем при этом, что мы обмануты, ограблены либо потерпели насилие.

С о к р а т. Довольно! А говорим ли мы о том, каким образом потерпели все это? Попытайся сказать, в чем различие того или другого случая.

А л к и в и а д. Под "случаем", мой Сократ, ты подразумеваешь, происходит ли это справедливым образом или несправедливым?

С о к р а т. Вот именно.

А л к и в и а д. Но это целиком и полностью отличается одно от другого.

С о к р а т. Прекрасно. Что же ты посоветуешь афинянам – сражаться против обидчиков или против тех, кто действует справедливо?

c А л к и в и а д. Вопрос твой коварен: ведь даже если кому-либо придет в голову, что следует воевать против тех, кто действует справедливо, афиняне на это не пойдут.

С о к р а т. По-видимому, потому, что это противоречит обычаю.

А л к и в и а д. Разумеется; ведь это было бы неблагородно.

С о к р а т. Следовательно, твои речи будут соответствовать этому справедливому обычаю?

А л к и в и а д. Безусловно.

С о к р а т. В таком случае на мой вопрос, что является лучшим – воевать или нет, с кем именно воевать и в какое именно время, – ответом будет, что лучшее – это более справедливое [14]. Не так ли?

А л к и в и а д. Кажется, так.

С о к р а т. Но как же, милый Алкивиад? Мог ли ты сам не знать, что ты это знаешь, или же ты скрыл от меня, что обучался этому у учителя, научившего тебя различать более или менее справедливое? Кто же этот учитель? Скажи мне, чтобы ты и меня мог определить к нему в ученики.

А л к и в и а д. Сократ, ты надо мной насмехаешься!

С о к р а т. Нет, клянусь твоим и моим богом дружбы! И менее всего я хотел бы нарушить такую клятву [15]. Но если ты знаешь такого учителя, скажи мне, кто он?

e А л к и в и а д. А что, если я не знаю? Почему ты не веришь, что я иным путем мог узнать, что такое справедливость и несправедливость?

С о к р а т. Конечно, мог, если открыл это сам.

А л к и в и а д. А ты полагаешь, что на это я не способен?

С о к р а т. Нет, наоборот, если только ты будешь искать.

А л к и в и а д. Значит, ты думаешь, что я не мог бы искать?

С о к р а т. Разумеется, мог бы, если бы считал, что чего-то не знаешь.

А л к и в и а д. И ты полагаешь, что со мной этого никогда не бывало?

110 С о к р а т. Ты хорошо сказал. Можешь ли ты назвать мне то время, когда ты считал, что не знаешь, что такое справедливость и несправедливость? Например, в прошлом году ты считал, что не знаешь этого, и искал? Или ты считал, что уже это знаешь? Отвечай правду, чтобы беседа наша не была бесплодной.

А л к и в и а д. Я считал, что уже это знаю.

С о к р а т. А в позапрошлом году или четыре-пять лет тому назад ты так не считал?

А л к и в и а д. Нет, считал.

С о к р а т. Но ведь до этого ты был еще мальчиком, не так ли?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А ведь я хорошо знаю, что ты тогда думал, будто тебе эти вещи ведомы.

А л к и в и а д. Как можешь ты быть в этом уверен?

b С о к р а т. Я часто слышал твои речи, когда ты был мальчиком, – в школе и в других местах, во время игры в бабки или во время прочих забав: ты не затруднялся в вопросах справедливости и несправедливости, но, наоборот, весьма уверенно и отважно высказывал свое мнение о любом из мальчишек – что, мол, он мошенник и негодяй и играет нечестно [16]. Разве я лгу?

А л к и в и а д. Но что еще должен был я делать, Сократ, если кто-то меня надувал?

С о к р а т. Однако, если тогда ты не знал, надувают тебя или нет, уместно ли тебе спрашивать, что ты мог сделать?

c А л к и в и а д. Клянусь Зевсом, я не только знал, но точно был уверен, что меня надувают.

С о к р а т. Похоже, значит, ты считаешь, что и мальчиком знал, что такое справедливость и несправедливость?

А л к и в и а д. Да, знал!

С о к р а т. Так когда же ты это открыл? Ведь не тогда же, когда считал, что ты это знаешь?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. А когда же ты считал, что этого не знаешь? Вот видишь – ты никак не найдешь такого времени.

А л к и в и а д. Клянусь Зевсом, Сократ, не знаю, что и сказать.

d С о к р а т. Значит, не открытие помогло тебе это узнать.

А л к и в и а д. Да, совсем не оно, как видно.

С о к р а т. Но недавно ты сказал, что знаешь, не обучавшись этому. А если ты и не открывал этого и этому не учился, каким образом и откуда ты это знаешь?

А л к и в и а д. Но, быть может, я неверно тебе ответил, когда сказал, что знаю это благодаря собственному открытию.

С о к р а т. А как это обстоит на самом деле?

А л к и в и а д. Я думаю, что обучился этому так же, как и другие.

С о к р а т. Мы снова вернулись к тому, с чего начали. От кого ты этому научился? Поделись со мной.

e А л к и в и а д. От многих.

С о к р а т. Ссылаясь на многих, ты прибегаешь не к очень-то серьезным учителям,

А л к и в и а д. Почему же? Разве они не способны обучить?

С о к р а т. Даже игре в шашки – и то не способны. А ведь это куда легче, чем внушить понятие о справедливости. Что ж, ты считаешь иначе?

А л к и в и а д. Нет, я с тобою согласен.

С о к р а т. Что же, те, кто не способны обучить менее серьезным вещам, способны обучить более серьезным?

А л к и в и а д. Да, я так думаю: они способны обучить вещам значительно более важным, чем игра в шашки.

С о к р а т. И что же это за вещи?

111 А л к и в и а д. Например, я научился у них правильной эллинской речи: здесь я никак не могу назвать себя своим собственным учителем, но должен сослаться на тех, кого ты называешь несерьезными учителями.

С о к р а т. В самом деле, благородный мой друг, многие – хорошие учители этого предмета и по справедливости должны быть прославлены за свою науку.

А л к и в и а д. Почему же?

С о к р а т. А потому, что они владеют здесь тем, чем и должны владеть хорошие учители.

b А л к и в и а д. Что ты имеешь в виду?

С о к р а т. Разве ты не знаешь, что те, кто собираются чему-либо научить, должны прежде всего знать это сами? Не так ли?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Но знатоки должны ведь быть между собой согласны по поводу того, что они знают, и не расходиться во мнениях?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А если они по какому-либо вопросу разойдутся во мнениях, скажешь ли ты, что они этот предмет знают?

А л к и в и а д. Нет, конечно.

С о к р а т. В самом деле, могли бы они этому обучать?

А л к и в и а д. Никоим образом.

С о к р а т. Что ж, разве тебе кажется, будто многие расходятся между собой во мнении, что именно следует называть камнем или деревом? c И если ты кому-либо задашь этот вопрос, разве все не согласятся между собой и не протянут руку к одному и тому же предмету – камню или же дереву? То же самое относится и к остальным подобным вещам. Ведь именно это, как я понимаю, ты называешь правильным знанием эллинской речи? Не так ли?

А л к и в и а д. Так.

С о к р а т. Значит, как мы сказали, они бывают согласны по этим вопросам друг с другом и сами с собой – выступая и как частные лица и от имени государства: ведь не станут же государства спорить между собой, называя этими именами одни – одно, а другие – другое.

А л к и в и а д. Нет-нет.

d С о к р а т. Значит, они, эти многие, естественно, могут быть хорошими учителями.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И следовательно, если мы пожелаем сделать кого-либо знающим эти вещи, то правильно поступим, послав его в обучение к этим многим.

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Ну а если бы мы захотели узнать не только что такое люди или лошади, но и какие из них быстры в беге, а какие медленны, окажутся ли многие в состоянии нас этому научить?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

e С о к р а т. Достаточным ли для тебя свидетельством того, что они этого не знают и не являются дельными учителями в этом вопросе, будет их несогласие между собой при его решении?

А л к и в и а д. Да, вполне достаточным.

С о к р а т. Ну а если мы захотим узнать не только каковы люди, но и какие из них бывают здоровыми или больными, окажутся ли в этом случае многие достаточно сведущими для нас учителями?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Будет ли для тебя свидетельством непригодности их для этого дела несогласие многих между собой?

А л к и в и а д. Несомненно.

112 С о к р а т. К чему же мы пришли? Тебе кажется, что многие согласны сами с собой и друг с другом относительно справедливых людей и дел?

А л к и в и а д. Менее всего, клянусь Зевсом, Сократ!

С о к р а т. Не думаешь ли ты, что именно по этим вопросам между ними больше всего разногласий?

А л к и в и а д. Очень даже думаю.

С о к р а т. Однако, полагаю, тебе никогда не случалось видеть или слышать настолько резкие споры между людьми относительно здоровья или болезни, чтобы это заставляло их хвататься за оружие и убивать друг друга.

А л к и в и а д. Конечно, нет.

b С о к р а т. Что же касается справедливости и несправедливости, я знаю, что если ты даже этого не видел, то наверняка слышал рассказы и Гомера и многих других: ведь ты знаком и с "Одиссеей" и с "Илиадой".

А л к и в и а д. Разумеется, мой Сократ.

С о к р а т. А ведь поэмы эти посвящены разногласию по вопросам справедливости и несправедливости.

А л к и в и а д. Да.

c С о к р а т. И все битвы и смерти воспоследовали из-за этого разногласия среди ахейцев и троянцев, а также между женихами Пенелопы и Одиссеем [17].

А л к и в и а д. Ты говоришь правду.

С о к р а т. Думаю также, что у тех, кто пал при Танагре, –у афинян, лакедемонян и беотийцев, а также и у тех, кто позже погиб при Коронее [18] (среди них был и твой отец Клиний), спор шел не о чем ином, как о справедливом и несправедливом, и именно этот спор был причиной смертей и сражений. Не так ли?

А л к и в и а д. Ты прав.

d С о к р а т. Назовем ли мы знатоками какого-либо предмета людей, столь сильно расходящихся во мнениях по поводу этого предмета, что в пылу спора они чинят друг другу крайние насилия?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. А ты ссылаешься на подобных учителей, относительно которых сам признаешь, что они невежды!

А л к и в и а д. Похоже, что так.

С о к р а т. Как же может быть, что тебе ведомы справедливость и несправедливость, если ты блуждаешь в этом вопросе вокруг да около и, как это очевидно, ни у кого этому не обучался и сам не пришел к такому открытию?

А л к и в и а д. Судя по твоим словам, это невозможно.

e С о к р а т. Не замечаешь ли ты, Алкивиад, что ты не прав?

А л к и в и а д. А в чем?

С о к р а т. Ты утверждаешь, что так выходит по моим словам.

А л к и в и а д. Как это? Разве не ты говоришь, будто мне неведомы справедливость и несправедливость?

С о к р а т. Нет, не я.

А л к и в и а д. Значит, я?!

С о к р а т. Да.

А л к и в и а д. Но каким это образом?

С о к р а т. Смотри же: если я спрошу, что больше – единица или двойка, ты ведь ответишь, что двойка?

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Насколько больше?

А л к и в и а д. На единицу.

С о к р а т. Так кто же из нас утверждает, что двойка больше единицы на единицу?

А л к и в и а д. Я.

С о к р а т. Значит, я задал вопрос, а ты мне ответил?

А л к и в и а д. Да.

113 С о к р а т. Итак, относительно этих вещей я задаю вопрос, а ты отвечаешь?

А л к и в и а д. Да, я.

С о к р а т. А если я спрошу тебя, из каких букв состоит слово "Сократ", а ты мне ответишь, кому будет принадлежать утверждение?

А л к и в и а д. Мне.

С о к р а т. Давай же, скажи вообще: когда есть вопрос и ответ, кто является лицом утверждающим – спрашивающий или дающий ответ?

А л к и в и а д. Мне кажется, Сократ, что дающий ответ.

b С о к р а т. Ну а до сих пор во всей нашей беседе спрашивающим был я?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ты же мне отвечал?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Кто же из нас изрек сказанное?

А л к и в и а д. Как это очевидно из нашей договоренности – я.

С о к р а т. А разве не было сказано о справедливом и несправедливом, что Алкивиад, красивый сын Клиния, этого не знает, однако питает намерение выступить в народном собрании перед афинянами с советами о том, чего он не знает? Разве дело обстоит не так?

c А л к и в и а д. Видимо, так.

С о к р а т. Здесь очень уместен, мой Алкивиад, стих Еврипида: "Не от меня, но от себя ты слышала" [19]. В самом деле, ведь не я это утверждаю, но ты сам, и напрасно ты в этом меня обвиняешь. Но утверждение твое истинно: безумную ты лелеешь затею, добрейший мой, учить других тому, чего не знаешь сам, отказываясь вдобавок этому научиться [20].

d А л к и в и а д. Я думаю, мой Сократ, что афиняне да и все остальные эллины редко задаются вопросом, что справедливо, а что несправедливо: они считают, что это само собою ясно. Поэтому, отложив попечение о справедливости, они заботятся лишь о пользе дела. Ведь справедливое и полезное, как я полагаю, – это не одно и то же: скольким людям, чинившим величайшую несправедливость, это принесло выгоду, в то время как другим, хоть и вершившим справедливые дела, по-моему, не повезло.

e С о к р а т. Но что же, если даже допустить, что справедливое и полезное весьма друг от друга отличны, не думаешь ли ты, будто тебе известно, что именно полезно людям и почему? [21]

А л к и в и а д. А отчего же и нет, Сократ? Только не спрашивай меня снова, от кого я этому научился или каким образом я пришел к этому сам.

С о к р а т. Но как ты можешь это требовать? Когда ты что-либо неправильно утверждаешь и есть возможность доказать тебе это с помощью прежних доводов, ты вдруг желаешь получить какие-то новые доказательства – так, как если бы прежние стали подобны изношенным платьям, кои ты уже больше не можешь носить?114 Тебе, видишь ли, требуется свежее и незапятнанное доказательство! Я же пропущу мимо ушей твои словесные уловки и снова спрошу, откуда к тебе пришла наука о пользе, кто твой учитель, и еще обо всем том спрошу тебя сразу, о чем спрашивал раньше. Однако и теперь ясно, что ты пришел к тому же, что я, и не сумеешь мне доказать ни того, что ты сам открыл значение пользы, ни того, что этому научился. Но поскольку ты избалован и с неудовольствием примешь повторение прежних речей, я оставлю пока в стороне вопрос о том, знаешь ли ты или нет, что полезно афинянам. b Однако почему же ты не показал, одно и то же справедливое и полезное или это разные вещи? Ты мог это сделать, если тебе угодно, либо задавая мне вопросы, как я задавал их тебе, либо связно изложив это в собственном рассуждении.

А л к и в и а д. Но я не знаю, мой Сократ, сумею ли я тебе это изложить.

С о к р а т. А ты, мой милый, представь себе, что я – народное собрание: ведь там тебе нужно будет убедить каждого. Не так ли?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Разве один и тот же человек не способен убеждать людей – как поодиночке, так и всех вместе – в том, что он знает, подобно тому, как учитель грамматики убеждает в правильности письма как одного, так и многих?

c А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. Точно так же и в правильности чисел один и тот же человек убеждает и одного и многих.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И этим человеком будет знаток арифметики?

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Значит, и ты можешь в чем-то убедить как одного человека, так и многих?

А л к и в и а д. Естественно.

С о к р а т. Разумеется, в том, что тебе известно?

А л к и в и а д. Да.

d С о к р а т. Значит, отличие участника беседы, подобной нашей, от оратора, выступающего перед народом, состоит только в том, что последний убеждает всех скопом, первый же – лишь одного?

А л к и в и а д. По-видимому.

С о к р а т. Так давай же, поскольку явно безразлично, убеждать ли многих или одного, поупражняйся на мне и попробуй мне доказать, что справедливое не всегда бывает полезным.

А л к и в и а д. Ты очень заносчив, Сократ.

С о к р а т. Что ж, сейчас из заносчивости я попытаюсь тебе доказать противоположное тому, что ты мне доказать не пожелал.

А л к и в и а д. Говори же.

С о к р а т. Ты только отвечай на вопросы.

e А л к и в и а д. Нет, говори ты сам.

С о к р а т. Значит, тебе не очень желательно, чтобы я тебя убедил?

А л к и в и а д. Желательно во всех отношениях.

С о к р а т. Не правда ли, коль скоро ты утверждаешь, что дело обстоит таким именно образом, ты в высшей степени в этом убежден?

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Отвечай же: ведь если ты не сам от себя услышишь, что справедливость полезна, а от другого, ты ему не поверишь?

А л к и в и а д. Нет, конечно. Но мне следует отвечать: ничто, как я полагаю, мне здесь не повредит.

115 С о к р а т. Да ты провидец! Скажи мне: ты утверждаешь, что из справедливого одно полезно, другое же – нет?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Но как же это? Значит, одни справедливые вещи прекрасны, другие же – нет?

А л к и в и а д. Что ты имеешь в виду?

С о к р а т. Я спрашиваю тебя, видел ли ты когда-нибудь человека, совершающего безобразные, но справедливые поступки?

А л к и в и а д. Нет, не видел.

С о к р а т. Наоборот, все справедливое было одновременно прекрасным?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А что мы скажем о прекрасных поступках? Все ли они хороши, или одни хороши, другие же – нет?

А л к и в и а д. Я полагаю, Сократ, что некоторые из прекрасных поступков дурны.

С о к р а т. Значит, и некоторые безобразные поступки хороши?

А л к и в и а д. Да.

b С о к р а т. Утверждая подобное, ты имеешь в виду, например, случаи, когда многие во время войны, придя на помощь другу или сородичу, получали ранения и умирали, другие же, хоть и должны были помочь, не помогали и оставались живы-здоровы?

А л к и в и а д. Да, именно это.

С о к р а т. Значит, ты считаешь подобную помощь и попытку спасти тех, кого должно, прекрасной: ведь это проявление мужества, не так ли?

А л к и в и а д. Так.

С о к р а т. Дурно же это из-за последующих ранений и смерти. Так ты полагаешь?

А л к и в и а д. Да.

c С о к р а т. Но ведь мужественное поведение и смерть – это разные вещи?

А л к и в и а д. Безусловно.

С о к р а т. Значит, помощь оказываемая друзьям, прекрасна и дурна не в одном и том же отношении.

А л к и в и а д. Видимо, так.

С о к р а т. Посмотри же, не оказывается ли вообще то, что прекрасно, одновременно и хорошим, как в приведенном сейчас случае: ведь ты согласился, что мужественная помощь прекрасна. Так рассмотри само мужество – хорошо оно или дурно? Исследуй это так: что тебе более желанно – хорошее или дурное?

А л к и в и а д. Хорошее.

d С о к р а т. И предпочтительно самое лучшее?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. При этом ты менее всего хотел бы этого лишиться?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Что же ты скажешь относительно мужества? Ценою чего ты согласился бы его лишитъся?

А л к и в и а д. Да мне и жизнь не мила будет, если я окажусь трусом!

С о к р а т. Следовательно, ты считаешь трусость величайшим из зол?

А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. Столь же великим злом, как и смерть, – так мне кажется.

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Значит, жизнь и мужество в высшей степени противоположны смерти и трусости?

А л к и в и а д. Да.

e С о к р а т. И одно ты бы очень себе пожелал, другое же – наоборот?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Потому что одно ты считаешь наилучшим, а другое – наихудшим?

< А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. Следовательно, ты относишь мужество к наилучшим вещам, а смерть – к наихудшим?>

А л к и в и а д. Именно так.

С о к р а т. Следовательно, помогать на войне друзьям, поскольку это прекрасный и достойный подвиг мужества, ты назвал прекрасным?

А л к и в и а д. Это очевидно.

С о к р а т. А как злодеяние смерти это – зло?

А л к и в и а д. Да.

116 С о к р а т. Значит, так следует именовать каждое из деяний: если с его помощью совершается зло, мы его называем дурным, если добро—хорошим.

А л к и в и а д. Да, я с этим согласен.

С о к р а т. Но ведь деяние, ведущее к добру, мы называем также прекрасным? А то, что ведет ко злу, – безобразным?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Следовательно, утверждая, что помощь, оказанная на войне друзьям, прекрасна, но в то же время дурна, ты тем самым называешь ее одновременно и прекрасной и скверной.

А л к и в и а д. Мне кажется, ты прав, Сократ.

С о к р а т. Итак. ничто прекрасное, поскольку оно прекрасно, не есть дурное и ничто безобразное, поскольку оно безобразно, не есть хорошее.

b А л к и в и а д. Это очевидно.

С о к р а т. Рассмотри же еще следующее: тот, кто поступает прекрасно, разве не поступает тем самым и хорошо?

А л к и в и а д. Да, это так.

С о к р а т. А разве те, кто поступают хорошо, не счастливы?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Счастливы же они благодаря тому, что обретают благо?

А л к и в и а д. Безусловно.

С о к р а т. А обретают они его благодаря прекрасным поступкам?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Значит, поступать хорошо – это благо?

А л к и в и а д. Именно так.

С о к р а т. И хороший образ действий прекрасен?

А л к и в и а д. Да.

c С о к р а т. Следовательно, мы снова пришли к тому, что хорошее и прекрасное – это одно и то же [22].

А л к и в и а д. Да, это очевидно.

С о к р а т. Значит, согласно этому рассуждению, то что мы сочтем прекрасным, мы тем самым сочтем и хорошим.

А л к и в и а д. Это неизбежно.

С о к р а т. Ну а хорошее приносит пользу или же нет?

А л к и в и а д. Приносит.

С о к р а т. А припоминаешь ли ты, что мы решили относительно справедливого?

А л к и в и а д. Мы решили, что те, кто поступают справедливо, в силу необходимости поступают прекрасно.

С о к р а т. И точно так же мы решили, что те, кто поступают прекрасно, творят благо?

А л к и в и а д. Да.

d С о к р а т. Ну а благо приносит пользу?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Следовательно, мой Алкивиад, справедливое полезно.

А л к и в и а д. Похоже, что так.

С о к р а т. Что же? Разве не ты утверждаешь это, а я задаю вопросы?

А л к и в и а д. В самом деле: отвечаю ведь я.

С о к р а т. Так что если кто выступит с советами перед афинянами или перед пепарефийцами [23], считая, что ему ведомы справедливость и несправедливость, и скажет, что справедливое иногда бывает дурным, разве ты сам не поднимешь его на смех – ты, утверждающий, что справедливое и полезное – это одно и то же?

e А л к и в и а д. Но, клянусь богами, Сократ, я уже сам не понимаю, что именно я утверждаю: я оказался в нелепейшем положении: когда ты спрашиваешь, мне кажется верным то одно, то другое.

С о к р а т. А ты не понимаешь, мой милый, что означает подобное состояние?

А л к и в и а д. Ничуть.

С о к р а т. Как ты думаешь, если бы кто-нибудь тебя спросил, сколько у тебя глаз – два или три или рук – две их у тебя или четыре, или задал бы тебе другие подобные же вопросы, ты колебался бы в ответах, говоря то одно, то другое, или всегда отвечал бы одно и то же?

117 А л к и в и а д. Я уже теперь в себе не уверен, но полагаю, что отвечал бы одно и то же.

С о к р а т. Потому что знал бы это? Ведь по этой причине?

А л к и в и а д. По крайней мере, я так думаю.

С о к р а т. А то, относительно чего ты поневоле давал бы противоречивые ответы? Ясно ведь, что этого ты не знаешь.

b А л к и в и а д. Вероятно, да.

С о к р а т. Ты ведь признаёшь, что и относительно справедливого и несправедливого, прекрасного и безобразного, хорошего и дурного, полезного и бесполезного ты колеблешься в своих ответах? И не объясняются ли твои колебания тем, что всего этого ты не знаешь?

А л к и в и а д. Я с тобою согласен.

С о к р а т. Вот таким-то образом и обстоит дело: если кто-либо чего-то не знает, душа его по необходимости в этом колеблется.

А л к и в и а д. Иначе и быть не может.

С о к р а т. С другой стороны, знаешь ли ты, каким образом можно взойти на небо?

А л к и в и а д. Клянусь Зевсом, вот этого-то я не знаю.

С о к р а т. И что же, колеблешься ты в своем мнении по этому поводу?

А л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. А догадываешься ли, почему? Или мне сказать?

А л к и в и а д. Скажи.

С о к р а т. Причина, мой друг, состоит в том, что, не зная этого, ты и не думаешь, будто знаешь.

c А л к и в и а д. Что же все-таки ты имеешь в виду?

С о к р а т. Рассмотри это вместе со мною: если ты чего-то не знаешь и уверен в том, что этого не знаешь, станешь ли ты колебаться в этом отношении? Например, ты же хорошо знаешь, что ничего не смыслишь в приготовлении пищи, не так ли?

А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. Так имеешь ли ты собственное мнение по поводу готовки и вызывает ли это у тебя колебания, или же ты доверяешь это дело знатоку?

А л к и в и а д. Доверяю знатоку.

d С о к р а т. Ну а если ты плывешь на корабле, думаешь ты о том, надо ли повернуть кормило к себе или от себя, и колеблешься ли, не зная этого, или же спокойно доверяешь эту задачу кормчему?

А л к и в и а д. Доверяю кормчему.

С о к р а т. Значит, ты не колеблешься по поводу того, чего не знаешь, если уверен в своем незнании?

А л к и в и а д. Да, похоже, я в этом случае не колеблюсь.

С о к р а т. Берешь ли ты в толк, что ошибки в различного рода деятельности проистекают именно от такого вот заблуждения – когда невежда воображает, что он – знаток?

А л к и в и а д. Скажи, что означают эти твои слова?

С о к р а т. Разве мы не тогда беремся за какое-то дело, когда полагаем, что нам известно то, что мы делаем?

А л к и в и а д. Да.

e С о к р а т. Если же кто полагает, что дело ему неизвестно, он поручает его другим?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Значит, такого рода незнающие люди живут, не совершая ошибок, ибо они поручают свое дело другим?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А кто же ошибается? Ведь не знатоки же.

А л к и в и а д. Конечно, нет.

118 С о к р а т. Ну а если это и не знатоки и не те из невежд, что сознают свое невежество, то ведь не остается никого, кроме невежд, воображающих себя знатоками?

А л к и в и а д. Да, остаются они.

С о к р а т. А ведь подобное непонимание – причина всех бед и невежество, достойное порицания? [24]

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И чем важнее вопрос, тем это невежество злокозненней и позорней?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Что ж, можешь ли ты назвать что-либо более важное, чем справедливое, прекрасное, благое и полезное?

А л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. А ведь ты утверждаешь, что колеблешься именно в этом?

А л к и в и а д. Да.

b С о к р а т. Но если ты колеблешься, то не ясно ли из сказанного раньше, что ты не только не ведаешь самого важного, но вдобавок, не ведая этого, воображаешь, будто ты это знаешь?

А л к и в и а д. Возможно.

С о к р а т. Увы, мой Алкивиад, в каком же ты пребываешь тягостном состоянии! Я боюсь даже дать ему имя; однако, поскольку мы с тобой здесь одни, пусть оно будет названо: итак, ты сожительствуешь с невежеством, мой милейший, причем с самым крайним, как это изобличает наше рассуждение и твои собственные слова. Вот ты и бросаешься очертя голову в политику раньше, чем успел этому обучиться. Но ты в этом не одинок; то же самое происходит со многими, берущимися за дела нашего государства, и можно назвать лишь несколько исключений, к которым, возможно, относится и твой опекун Перикл.

c А л к и в и а д. Но ведь говорят, Сократ, что он не сам собою стал мудрым, а потому что общался со множеством мудрых людей – и с Пифоклидом, и с Анаксагором, да и теперь еще, в свои-то годы, обучается у Дамона – с той же самой целью [25].

С о к р а т. Что же, знаешь ли ты какого-нибудь мудреца, который был бы не в состоянии сделать другого мудрым в том деле, в каком он мудр сам? Например, тот, кто обучал тебя грамоте, был мудр сам и сделал искусными в этом деле и тебя и всех остальных, кого пожелал. Не так ли?

А л к и в и а д. Так.

d С о к р а т. Значит и ты, научившись у него, сумеешь обучить другого?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И кифарист, и учитель гимнастики также смогут?

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Ведь это прекрасное свидетельство знания своего дела – каким бы это дело ни было, – если человек в состоянии передать свои знания другому.

А л к и в и а д. Я с этим согласен.

С о к р а т. Ну а можешь ли ты сказать, что Перикл сделал кого-либо мудрым – например, своих сыновей?

e А л к и в и а д. Да нет же, мой Сократ: ведь оба его сына оказались глупцами [26].

С о к р а т. А твоего брата Клиния? [27]

А л к и в и а д. Зачем же ты упоминаешь Клиния, этого безрассудного человека?

С о к р а т. Но если Клиний безрассуден, а собственные сыновья Перикла глупцы, в чем же причина того, что он пренебрег тобою и оставил тебя в таком состоянии?

А л к и в и а д. Я думаю, что причина во мне самом: я к нему не прислушивался.

119 С о к р а т. Назови же кого-либо другого из афинян либо чужеземцев – раба ли или свободного, – кто стал бы более мудр благодаря общению с Периклом, – так, как я могу тебе назвать Пифодора, сына Исолоха, и Каллия, сына Каллиада, ставших мудрее в общении с Зеноном: каждый из них, уплатив Зенону сто мин, стал мудрым и прославленным человеком [28].

А л к и в и а д. Но я не могу тебе никого назвать.

С о к р а т. Пусть. Однако что ты собираешься делать с самим собою? Остаться таким, каков ты есть, или проявить о себе некоторую заботу?

b А л к и в и а д. Мы должны это решить сообща, мой Сократ. Впрочем, я понял твои слова и с тобою согласен: те, кто вершат у нас государственные дела, за исключением немногих, – люди необразованные [29].

С о к р а т. Ну и что же дальше?

А л к и в и а д. Если бы они были хоть сколько-нибудь образованны, тому, кто попытался бы с ними соперничать, следовало бы выступать против них во всеоружии знаний и навыков – как выступают против атлетов. Но поскольку и они совсем неумело приступают к государственным делам, для чего же мне биться над обучением и упражнениями? Ведь я уверен, что весьма сильно превосхожу их своими природными свойствами.

c С о к р а т. Ну и ну, мой милейший! Что за речи? Сколь недостойны они как твоей красоты, так и прочих твоих достоинств!

А л к и в и а д. Как мне понимать эти твои слова, Сократ?

С о к р а т. Я досадую на тебя и на свою собственную к тебе любовь!

А л к и в и а д. Почему же?

С о к р а т. Да потому, что здешних людей ты считаешь своими достойными соперниками.

А л к и в и а д. Но кого же я должен такими считать?

d С о к р а т. Разве достойно мужа, приписывающего себе величие духа, задавать подобный вопрос?

А л к и в и а д. Что ты говоришь?! Значит, я должен соперничать не с ними?

С о к р а т. Послушай: если бы тебе пришло на ум повести в бой морскую триеру, достаточно ли было бы тебе оказаться самым искусным кормчим в команде? Или же ты считал бы, что это – необходимое условие, но надо еще считаться с истинными противниками, а не так, как ты это полагаешь сейчас, – только со своими соратниками? Этих последних ты должен превосходить e настолько, чтобы они и думать не смели с тобою соперничать, но, наоборот, чувствуя твое превосходство, содействовали бы твоей борьбе с врагом – коль скоро ты действительно задумал блеснуть славным подвигом, достойным и тебя и нашего города.

А л к и в и а д. Да, именно это я и задумал.

С о к р а т. Значит, ты будешь вполне удовлетворен, если окажешься сильнее наших воинов, и не станешь стремиться к тому, чтобы превзойти вождей наших противников, наблюдая их и примеряясь к ним в своих упражнениях?

120 А л к и в и а д. Каких противников ты имеешь в виду, мой Сократ?

С о к р а т. Разве ты не знаешь, что город наш всякий раз вступает в борьбу с лакедемонянами и Великим царем? [30]

А л к и в и а д. Да, ты прав.

С о к р а т. Следовательно, коли ты решил стать предводителем этого города, как по-твоему, прав ли ты будешь, если задумаешь вступить в соперничество с царями лакедемонян и царем персов?

А л к и в и а д. Как видно, да.

С о к р а т. Нет, мой милый! На самом деле ты должен будешь брать пример с Мидия, любителя перепелов, и с других людей такого же сорта, хватающихся за государственные дела, хотя, как сказали бы женщины, их души можно понять по рабской прическе [31] – b настолько они невоспитанны и еще не отрешились от своей прирожденной грубости: варвары в душе, они явились сюда, чтобы угождать городу, а не управлять им. Итак, если ты хочешь вступить в подобное состязание, тебе надо брать пример именно с них, забыв о самом себе, об изучении всего того, что можно изучить, об упражнении во всем том, в чем надо упражняться, и о любой подготовке, и вот таким образом взяться за государственное кормило.

c А л к и в и а д. Однако, Сократ, мне кажется, ты молвишь истину. Впрочем, я полагаю, что лакедемонские военачальники и персидский царь мало чем отличаются от всех прочих.

С о к р а т. Но, милейший, рассмотри повнимательней это свое мнение.

А л к и в и а д. Мнение о чем?

С о к р а т. Прежде всего, как ты думаешь: проявишь ты большую заботу о себе, если будешь их страшиться и считать для себя опасными или если будешь придерживаться противоположного мнения?

d А л к и в и а д. Ясно, если буду считать их опасными.

С о к р а т. Полагаешь ли ты, что понесешь какой-то урон, если позаботишься о себе?

А л к и в и а д. Отнюдь. Наоборот, я извлеку из этого великую пользу.

С о к р а т. Значит, высказанное тобой прежде мнение имеет уже одну весьма вредную для тебя сторону.

А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. Второе – это его ложность: рассмотри это на основе вероятного предположения.

А л к и в и а д. Каким образом?

e С о к р а т. Вероятнее ли рождение более достойных натур в благородных родах или нет?

А л к и в и а д. Разумеется, для благородных родов это более вероятно.

С о к р а т. Значит, благороднорожденные, если к тому же они и достойно воспитаны, будут обладать совершенной добродетелью?

А л к и в и а д. Это неизбежно.

С о к р а т. Посмотрим же прежде всего, сопоставив наши и их достоинства, из худших ли родов происходят цари лакедемонян и персов: или мы не знаем, что первые ведут свой род от Геракла, вторые же – от Ахемена [32] и что оба этих рода восходят к Персею, сыну Зевса?

121 А л к и в и а д. Но мой род, Сократ, восходит к Еврисаку, а род Еврисака – к Зевсу [33].

С о к р а т. Да и мой род, благородный Алкивиад, восходит к Дедалу, Дедал же происходит от Гефеста, сына Зевса [34]. Однако все их потомство – цари, происходящие от царей, вплоть до Зевса – и правители Аргоса и Лакедемона, и цари Персиды, правившие во все времена, а часто, как в наше время, и правители всей остальной Азии; мы же, напротив, частные лица, равно b как и наши отцы. И если бы ты вздумал указать на своих предков Артаксерксу, сыну Ксеркса, и сказать ему, что Саламин был родиной Еврисака, а Эгина – родиной еще более древнего твоего предка, Эака [35], тогда бы ты услышал в ответ громовой хохот! Смотри, как бы нашему роду не оказаться ниже тех по величию наших мужей, а также по их воспитанию. Разве ты не знаешь, сколь велико могущество лакедемонских царей и что жены в их государстве охраняются эфорами [36], дабы по c возможности предотвратить тайное рождение царя не от потомков Геракла? А персидский царь обладает таким превосходством, что никто не смеет и подозревать, будто его сын родился не от него, и посему для охраны царской жены достаточно одного только страха. Когда рождается старший сын, коему будет принадлежать власть, тотчас все подданные устрояют празднество, а в последующие времена в этот же день вся Азия совершает жертвоприношения и празднует рождение царя. Когда же, Алкивиад, появляемся на свет мы, то, по выражению комического поэта, едва ли и соседи наши это d замечают [37]. Затем царский сын воспитывается не никудышной женщиной, но избранными евнухами из приближенных царя. При этом им поручается всевозможная забота о новорожденном, в том числе и умелое формирование мальчишеских членов и фигуры: благодаря этой своей задаче они находятся в особой чести. Когда же наследникам исполняется семь лет, они e обучаются верховой езде и к ним приставляют для этого учителей; кроме того, они начинают ходить на охоту. После того как им стукнет четырнадцать, мальчиков отдают в руки тех, что именуются у них царскими наставниками; это – четверо избранных достойнейших людей среди персов, достигших преклонного возраста: наимудрейший, наисправедливейший, наирассудительнейший и наихрабрейший [38]. Один из них преподает магию Зороастра, сына Ормузда [39]: суть ее в 122 почитании богов. Кроме того, он преподает царскую науку. Самый справедливый учит правдивости в течение всей жизни. Самый рассудительный – не подчиняться никаким наслаждениям, дабы выработать у себя привычку быть свободным человеком и истинным царем, в первую очередь властвуя над своими собственными порывами, а не рабски им повинуясь; тот же, что мужественнее всех, делает юношу храбрым, не знающим страха, ибо если он боится – он раб. А тебе, Алкивиад, Перикл дал в учители слугу, совсем непригодного к этому делу по b старости, – фракийца Зопира [40]. Я бы еще подробнее рассказал тебе о воспитании и обучении твоих противников, но это будет чересчур долго; однако и сказанного довольно для того, чтобы стало ясно все остальное. Никого, можно сказать, не заботит, мой Алкивиад, ни твое происхождение, воспитание или образование, ни какого-либо другого афинянина. Это интересует разве лишь кого-нибудь из твоих поклонников. Если же ты бросишь взгляд на богатство и пышность персов, их влачащиеся по земле одеяния и благовонные мази, на толпы c следующих за ними слуг и прочую роскошь, тебе станет стыдно от сознания собственной отсталости. А если вдобавок обратишь внимание на рассудительность и скромность, ловкость и подвижность, а также на величавость, дисциплинированность, мужественность, воздержность, трудолюбие, честолюбие и стремление побеждать у лакедемонян, ты сочтешь самого себя ребенком во всем том, что я перечислил. Если же ты придаешь значение богатству и думаешь, что уж здесь-то ты что-то собой d представляешь, пусть и об этом будет сказано – каково тут твое положение. Если ты обратишь внимание, как богаты лакедемоняне, ты поймешь, насколько мы их беднее. Никто не может соперничать с ними – обладателями своей земли и земли в Мессении – по обширности и добротности этих земель, но количеству рабов, e в том числе и илотов [41], а также лошадей и другого скота, пасущегося в Мессении. Но если даже оставить все это в стороне, у всех эллинов нет столько золота и серебра, сколько у одного только Лакедемона: ведь уже в течении многих поколений золото течет туда из всех эллинских государств, а часто и от варваров, обратно же 123 никуда не уходит: в точности по Эзоповой басне, если вспомнить слова лисицы, обращенные ко льву, вполне можно заметить следы монет в направлении к Лакедемону, но никто никогда не видел подобных следов, ведущих оттуда [42]. Так что надо хорошенько понять, что лакедемоняне богаче всех эллинов и золотом и серебром, а среди них самих самый богатый – царь, ибо из всех этих поборов самые большие и частые достаются царям, да, кроме того, немала по размеру и царская подать, уплачиваемая им лакедемонянами. Но доля b лакедемонян, огромная в сравнении с богатством остальных эллинов, ничто по сравнению с богатством персов и их царей. Я слышал рассказ заслуживающего веры человека – из тех, что совершили путешествие к царскому двору; по его словам, он проехал в течение дня обширнейшую и богатую землю, которую местные жители именовали "поясом царской жены"; была там и другая земля, именовавшаяся ее "покрывалом" [43]; кроме того, c он видел еще прекрасные и плодоносные земли, предназначенные для украшения царицы, и каждое из мест носило имя какой-либо части ее убора. Так что, думаю я, если бы кто сказал матери царя Аместриде, жене Ксеркса, что сын Диномахи, чей убор стоит самое большее пятьдесят мин, задумал поднять оружие против ее сына, притом что собственные его угодья в Эрхии равняются менее чем тремстам плетрам [44], она изумилась бы, на что надеется этот Алкивиад, думая d затеять борьбу с Артаксерксом. И полагаю, она ответила бы себе, что единственной надеждой этого мужа в его предприятии могут быть лишь прилежание и мудрость: ведь только они – настоящие достоинства эллинов. Но если она узнает, что этот Алкивиад принимается за дело, не будучи еще полных двадцати лет от роду, и что он совершенно необразован, да вдобавок, несмотря на уверения его поклонника в том, что в подобную борьбу с царем ему следует вступать не раньше, e чем он обучится, проявит прилежание и поупражняется, не желает к этому прислушиваться, но твердит, что ему довольно и того, что у него есть, я полагаю, она изумится и скажет: "Так на что же надеется этот юнец?" И если мы ответим ей, что он полагается на свою красоту и статность, на родовитость, богатство и природные свойства своей души, она несомненно сочтет, мой Алкивиад, что мы не в своем уме, если сравнит все это с подобными же качествами у персов. Думаю также, что и Лампидо, дочь Леотихида, жена Архидама и мать 124 Агиса [45] – а все они были царями, – была бы удивлена, сравнивая твои данные с преимуществами своих сородичей, и задавалась бы вопросом, каким образом рассчитываешь ты, будучи столь скверно воспитан, бороться с ее сыном. А не позор ли это, если жены наших врагов лучше нас самих судят о том, какими мы должны быть, чтобы с ними сражаться?

Первостепенная роль знания того, чтό есть справедливость, обретаемого через самопознание

Послушай же, милый, меня и того, что начертано в Дельфах: познай самого себя [46] и пойми, что b противники твои таковы, как я говорю, а не такие, какими ты их себе мыслишь. Мы ничего не можем им противопоставить, кроме искусства и прилежания. Если ты этим пренебрежешь, то потеряешь возможность прославить свое имя среди эллинов и варваров, – а ты, кажется мне, жаждешь этого более, чем кто-либо другой чего-то иного.

А л к и в и а д. Но в чем, мой Сократ, должно заключаться мое стремление к прилежанию? Можешь ты мне это объяснить? Ведь ты, как никто, похож на человека, говорящего правду.

С о к р а т. Да, могу. Но мы должны вместе искать путь к наивысшему совершенству. Ведь мои слова о c необходимости учения относятся столько же ко мне, сколь и к тебе: разница между нами состоит лишь в одном.

А л к и в и а д. В чем же?

С о к р а т. Мой опекун лучше и мудрее, чем твой Перикл.

А л к и в и а д. А кто же он такой, Сократ?

С о к р а т. Бог, мой Алкивиад, запрещавший мне до сего дня с тобой разговаривать [47]. Доверяя ему, я утверждаю, что почет придет к тебе ни с чьей иной помощью, но лишь с моей.

d А л к и в и а д. Ты шутишь, Сократ.

С о к р а т. Быть может. Однако я говорю правду, что мы нуждаемся в прилежании: оно необходимо всем людям, нам же обоим – особенно.

А л к и в и а д. В том, что касается меня. ты не ошибаешься.

С о к р а т. Я не ошибаюсь и в том, что касается меня.

А л к и в и а д. Так что же мы станем делать?

С о к р а т. Нам не следует ни отрекаться, ни колебаться, мой Друг.

А л к и в и а д. В самом деле, Сократ, не следует.

e С о к р а т. Решено. Значит, надо подумать вместе. Скажи мне: мы ведь говорим, что хотим стать как можно лучше. Не так ли?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. К какой добродетели мы стремимся?

А л к и в и а д. Ясно, что к добродетели достойных людей.

С о к р а т. Достойных в чем?

А л к и в и а д. Ясно, что в умении вершить дела.

С о к р а т. Какие дела? Имеющие отношение к верховой езде?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Ибо в этом случае мы обратились бы к мастерам верховой езды?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Может быть, ты имеешь в виду корабельное искусство?

А л к и в и а д. Нет.

С о к р а т. Ведь тогда нам нужно было бы обратиться к морякам?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Но о каких делах идет речь? Кто эти дела вершит?

А л к и в и а д. Лучшие [48] люди Афин.

125 С о к р а т. А лучшими ты называешь разумных или же безрассудных?

А л к и в и а д. Разумных.

С о к р а т. Значит, в чем каждый разумен, в том он и добродетелен?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Неразумный же человек порочен?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Следовательно, сапожник разумен в деле изготовления обуви?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Значит, и добродетелен в этом?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ну а в деле изготовления плащей разве не будет он неразумным?

А л к и в и а д. Будет.

b С о к р а т. И, значит, порочным в этом?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Согласно этому рассуждению, один и тот же человек оказывается и добродетельным и порочным?

А л к и в и а д. По-видимому.

С о к р а т. Значит, ты утверждаешь, что добродетельные люди одновременно также порочны?

А л к и в и а д. Нет, конечно.

С о к р а т. Но кого же ты именуешь добродетельными?

А л к и в и а д. Тех, кто способен повелевать в государстве.

С о к р а т. Повелевать... не лошадьми же?

А л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. Значит, людьми?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Какими людьми – больными?

А л к и в и а д. Нет.

С о к р а т. Может быть, теми, кто находится в плавании?

А л к и в и а д. Да нет же!

С о к р а т. Или снимающими урожай?

А л к и в и а д. Нет.

c С о к р а т. Все же теми, кто ничего не делает или делает что-то?

А л к и в и а д. Я говорю о тех, кто имеет занятия.

С о к р а т. Какие же именно? Попробуй мне объяснить.

А л к и в и а д. Речь идет о людях, общающихся друг с другом и вступающих между собою в деловые отношения, как это происходит в нашей государственной жизни.

С о к р а т. Значит, ты говоришь о тех, что повелевают людьми и используют их в своих интересах?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ты имеешь в виду старших над гребцами, повелевающих ими?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Ведь это была бы добродетель кормчего?

А л к и в и а д. Да.

d С о к р а т. Может быть, ты говоришь о людях, повелевающих флейтистами, руководящих пением хора и использующих хоревтов?

А л к и в и а д. Нет, конечно, нет.

С о к р а т. Ибо это была бы добродетель постановщика хора?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Но в каком же смысле говоришь ты, что люди могут повелевать другими людьми, которых они используют в своих интересах?

А л к и в и а д. Я имею в виду, что именно тем, кто принимают участие в государственных делах и сталкиваются на этом поприще с другими людьми, и надлежит повелевать в государстве.

С о к р а т. В чем же суть этого искусства? Как если бы, например, я тебя снова спросил: какое искусство учит повелевать теми, кто участвуют в морских путешествиях?

А л к и в и а д. Искусство кормчего.

e С о к р а т. А какая наука – мы об этом сейчас говорили – учит повелевать участниками хора?

А л к и в и а д. Та, о которой ты недавно сказал: наука постановщика хора [49].

С о к р а т. Ну а как ты назовешь науку тех, кто занимается государственными делами?

А л к и в и а д. Я бы назвал ее наукой о здравомыслии.

С о к р а т. Как? Разве наука кормчих кажется тебе бессмыслицей?

А л к и в и а д. Нет, конечно.

С о к р а т. Значит, наоборот, она полна смысла?

126 А л к и в и а д. Мне кажется, да, особенно когда речь идет о безопасности плывущих.

С о к р а т. Прекрасно. Далее: то здравомыслие, о котором ты говоришь, на что оно направлено?

А л к и в и а д. На то, чтобы наилучшим образом управлять государством и обеспечивать его безопасность.

С о к р а т. А присутствие или отсутствие каких вещей обеспечивает государству наилучшее управление и сохранность? Если бы, например, ты у меня спросил:

"Присутствие или отсутствие каких вещей обеспечивает лучшее управление нашим телом и его сохранность?"—я бы ответил тебе: "Присутствие здоровья и отсутствие болезни". Ты с этим согласен?

b А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А если бы ты опять-таки у меня спросил: "Присутствие каких вещей делает наши глаза лучшими?" – я ответил бы: "Присутствие зрения и отсутствие слепоты". Уши улучшает отсутствие глухоты, а благодаря присутствию слуха они становятся лучше и уход за ними облегчается.

А л к и в и а д. Это правильно.

С о к р а т. А что скажем мы о государстве? Благодаря присутствию и отсутствию каких вещей становится оно лучше и легче поддается управлению и заботе?

c А л к и в и а д. Мне кажется, мой Сократ, что этому способствуют дружелюбные взаимоотношения и отсутствие ненависти и мятежей.

С о к р а т. Итак, дружелюбием ты называешь единодушие или раздор?

А л к и в и а д. Единодушие.

С о к р а т. А благодаря какому искусству государства приходят к согласию относительно числа?

А л к и в и а д. Благодаря искусству арифметики.

С о к р а т. Ну а частные лица? Разве не благодаря тому же искусству?

А л к и в и а д. Да, так.

С о к р а т. И каждый с самим собой согласен относительно числа благодаря этому же искусству?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ну а благодаря какому искусству каждый согласен с самим собой относительно пяди и локтя – какая из этих мер больше? Разве не благодаря измерительному?

d А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. И благодаря ему же согласны между собою частные лица и государства?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ну а относительно веса разве дело обстоит не таким же образом?

А л к и в и а д. Конечно, таким.

e С о к р а т. А то единодушие, о котором ты говоришь, – в чем его суть и к чему оно относится, а также какое искусство его обеспечивает? Причем одинаково ли обеспечивает оно согласие не только государству, но и частным лицам – как с самими собой, так и с другими частными лицами?

А л к и в и а д. Похоже, что одинаково.

С о к р а т. Но что же это за искусство? Не надо колебаться в ответе, смело скажи.

А л к и в и а д. Я имею в виду то дружелюбие и единодушие, с какими отец и мать относятся к любимому сыну, брат – к брату и жена – к мужу.

С о к р а т. Ты полагаешь, Алкивиад, что муж может быть единодушен с женой относительно шерстопрядения, хотя он не разбирается в этом деле, а она разбирается?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Да в этом и нет нужды: ведь наука эта – женская.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. 127 Ну а может ли жена быть единодушной с мужем относительно искусства владеть тяжелым вооружением? [50] Ведь она этому не обучалась.

А л к и в и а д. Конечно, не может.

С о к р а т. Наверное, ты скажешь, что это – мужское занятие.

А л к и в и а д. Разумеется, я так скажу.

С о к р а т. Следовательно, по твоему слову, существуют науки мужские и женские.

А л к и в и а д. Именно так.

С о к р а т. Значит, в этих вещах не бывает единодушия между женами и мужьями.

А л к и в и а д. Не бывает.

С о к р а т. А следовательно, не бывает и дружбы, если дружба – это единодушие.

А л к и в и а д. Видимо, нет.

С о к р а т. Значит, жены, поскольку они заняты женскими делами, не пользуются любовью своих мужей.

b А л к и в и а д. Очевидно, нет.

С о к р а т. И мужья, в подобном же случае, не пользуются любовью жен.

А л к и в и а д. Да, не пользуются.

С о к р а т. Таким образом получается, что государства не благоденствуют, если каждый из граждан занимается собственным делом?

А л к и в и а д. Да, Сократ, получается так.

С о к р а т. Однако как можешь ты это допустить, если мы согласились, что наличие дружбы – причина благоденствия государств, отсутствие же ее ведет к обратному?

А л к и в и а д. Но мне кажется, что дружелюбие возникает в государствах и благодаря тому, что каждый занимается своим делом.

c С о к р а т. Однако только что ты говорил иначе. А теперь каково твое мнение? Дружелюбие возникает и там, где нет единодушия? Но может ли существовать единодушие в тех вещах, которые одним ведомы, другим же – нет?

А л к и в и а д. Это невозможно.

С о к р а т. Правильно ли поступают или неправильно те, кто занимаются каждый своими делами?

А л к и в и а д. Правильно. Как же иначе?

С о к р а т. А если граждане в государстве поступают правильно, разве между ними не возникает дружба?

А л к и в и а д. Мне кажется, непременно возникает, Сократ.

d С о к р а т. Так чем же, в конце концов, является эта дружба, или единодушие, относительно которого мы должны проявлять мудрость и здравый смысл, если хотим быть достойными людьми? Я никак не могу взять в толк ни в чем его суть, ни среди каких людей оно встречается: то мне кажется, если верить твоим словам, что оно присуще одинаковым людям, то – нет.

А л к и в и а д. Но клянусь богами, Сократ, я и сам не знаю, что говорю; видно, я давно уже не замечаю, насколько постыдно мое положение.

С о к р а т. Ну, выше голову! Если бы ты заметил это свое состояние в пятьдесят лет, тебе трудно было бы поправить дело прилежанием. А сейчас ты как раз в том возрасте, когда необходимо чувствовать такие вещи.

e А л к и в и а д. А тому, Сократ, кто это почувствует, что следует делать?

С о к р а т. Отвечать тому, кто задает тебе вопросы, Алкивиад. И если ты так поступишь, то коль пожелает бог и если меня не обманывает предчувствие (а я должен на него полагаться), тебе и мне станет лучше.

А л к и в и а д. Если дело лишь за моими ответами, пусть будет так.

С о к р а т. Скажи же, что это означает – прилежно заботиться о себе? Разве не бывает часто, что мы о себе не заботимся, хоть и думаем, что делаем это? 128 В каких случаях человек это делает? И когда он проявляет заботу о своих вещах, заботится ли он тем самым и о себе?

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Что же, выражается это в заботе человека о своих ногах или же о том, что им принадлежит?

А л к и в и а д. Я не понимаю тебя.

С о к р а т. Что ты называешь принадлежностью руки? Например, кольцо является принадлежностью пальца или какой-либо иной части человека?

А л к и в и а д. Конечно, пальца.

С о к р а т. И то же самое можно сказать о башмаке в отношении ноги?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Равно как и о плащах и накидках в отношении остальной части тела?

b А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Но когда мы заботимся о башмаках, мы тем самым заботимся и о ногах?

А л к и в и а д. Я не очень-то возьму в толк, Сократ.

С о к р а т. Как так, Алкивиад? Ты понимаешь, что значит правильно заботиться о чем бы то ни было?

А л к и в и а д. Да, разумеется.

С о к р а т. Но ведь ты называешь правильной заботой, когда кто-то что-либо улучшает?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Так какое же искусство делает лучшими башмаки?

А л к и в и а д. Сапожное.

С о к р а т. Значит, мы заботимся о башмаках с помощью сапожного искусства?

c А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И о ногах мы заботимся с его помощью? Или же с помощью того искусства, что улучшает ноги?

А л к и в и а д. Да, с помощью этого последнего.

С о к р а т. Но ведь то же самое искусство делает лучшим и все остальное тело?

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Разве это делает не искусство гимнастики?

А л к и в и а д. Именно оно.

С о к р а т. Значит, с помощью гимнастики мы заботимся о ногах, с помощью же сапожного искусства о том, что ногам принадлежит?

d А л к и в и а д. Безусловно.

С о к р а т. И с помощью гимнастики мы заботимся о руках, а с помощью искусства резьбы – о том, что принадлежит руке?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Далее, с помощью гимнастики мы заботимся о нашем теле, а с помощью ткачества и других искусств – о том, что ему принадлежит?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Итак, одно искусство помогает нам заботиться о каждом из нас, другое же – о том, что каждому принадлежит?

А л к и в и а д. Очевидно.

С о к р а т. Значит, забота о своих принадлежностях еще не будет заботой о самом себе?

А л к и в и а д. Ни в коей мере.

С о к р а т. Следовательно, это разные искусства – то, с помощью которого мы заботимся о себе, и то, с помощью которого заботимся о своих принадлежностях.

А л к и в и а д. Ясно, что разные.

С о к р а т. Скажи же, что это за искусство, которое помогает нам заботиться о себе?

А л к и в и а д. Не знаю...

e С о к р а т. Но ведь мы согласились хотя бы, что искусство это улучшает не то, что принадлежит нам, – чем бы это ни было – а нас самих?

А л к и в и а д. Ты молвишь правду.

С о к р а т. С другой стороны, знали бы мы, какое искусство улучшает башмаки, если бы не знали, что представляют собою эти последние?

А л к и в и а д. Это было бы невозможно.

С о к р а т. Точно так же мы не знали бы, какое искусство улучшает кольца, если бы не знали, что такое кольцо.

А л к и в и а д. Это верно.

С о к р а т. Что же? Можем ли мы знать, какое искусство нас улучшает, если не знаем, что мы такое?

129 А л к и в и а д. Нет, не можем.

С о к р а т. Легко ли познать самого себя (ведь не первый же встречный начертал это на Пифийском храме! [51])? Или, наоборот, это трудно и доступно не всякому?

А л к и в и а д. Часто мне казалось, Сократ, что это доступно всем, а часто, наоборот, представлялось весьма трудным делом.

С о к р а т. Но, Алкивиад, легко ли это или нет, с нами происходит следующее: познав самих себя, мы одновременно познаем заботу, в которой нуждаемся, а без такого познания мы никогда этого не поймем.

А л к и в и а д. Истинно так.

b С о к р а т. Послушай же: каким образом могли бы мы отыскать самое "само"? [52] Ведь так мы, быть может, узнали бы, что мы собой представляем, не зная же первого, мы не можем знать и себя.

А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. Будь же внимателен, ради Зевса! С кем ты сейчас беседуешь? Не со мной ли?

А л к и в и а д. С тобой.

С о к р а т. Значит, и я веду беседу с тобой?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Следовательно, ведущий беседу – это Сократ?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. А слушает Сократа Алкивиад?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Не с помощью ли речи ведет беседу Сократ?

c А л к и в и а д. Само собой разумеется.

С о к р а т. А беседовать и пользоваться словом, по твоему мнению, это одно и то же?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Ну а пользующийся чем-то и то, чем он пользуется, разве не разные вещи?

А л к и в и а д. Как ты говоришь?!

С о к р а т. К примеру, сапожник работает резаком, ножом и другими инструментами.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Значит, тот, кто работает и пользуется резаком, и то, чем работающий пользуется, – это разные вещи?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Тогда, следовательно, инструмент, на котором играет кифарист, и сам кифарист – это тоже разные, вещи?

А л к и в и а д. Да.

d С о к р а т. Вот об этом я только что и спрашивал – всегда ли представляются отличными друг от друга тот, кто пользуется чем-либо, и то, чем он пользуется?

А л к и в и а д. Всегда.

С о к р а т. Что же мы скажем о сапожнике: работает он только инструментами или также и руками?

А л к и в и а д. Также и руками.

С о к р а т. Значит, и ими он пользуется?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Но когда он сапожничает, он ведь пользуется и глазами?

А л к и в и а д. Да.

e С о к р а т. Следовательно, сапожник и кифарист – это не то, что руки и глаза, с помощью которых они работают?

А л к и в и а д. Это очевидно.

С о к р а т. Но ведь человек пользуется и всем своим телом?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. А ведь мы говорили, что пользующееся чем-то и то, чем оно пользуется, это разные вещи?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Значит, человек – это нечто отличное от своего собственного тела?

А л к и в и а д. Похоже, что да.

С о к р а т. Что же это такое – человек?

А л к и в и а д. Не умею сказать.

С о к р а т. Но, во всяком случае, ты уже знаешь: человек – это то, что пользуется своим телом.

А л к и в и а д. Да.

130 С о к р а т. А что иное пользуется телом, как не душа?

А л к и в и а д. Да, это так.

С о к р а т. Значит, она им управляет?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Полагаю, что никто не думает иначе вот о чем...

А л к и в и а д. О чем же?

С о к р а т. Человек – не является ли он одной из трех вещей?

А л к и в и а д. Какие же это вещи?

С о к р а т. Душа, тело и целое, состоящее из того и другого.

А л к и в и а д. Это само собой разумеется.

С о к р а т. Но ведь мы признали человеком то самое, что управляет телом?

b А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Что же, разве тело управляет само собой?

А л к и в и а д. Ни в коем случае.

С о к р а т. Мы ведь сказали, что оно управляемо.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Вряд ли поэтому оно то, что мы ищем.

А л к и в и а д. Видимо, да.

С о к р а т. Но, значит, телом управляют совместно душа и тело, и это и есть человек?

А л к и в и а д. Возможно, конечно.

С о к р а т. На самом же деле менее всего: если одно из двух, составляющих целое, не участвует в управлении, никоим образом не могут управлять оба вместе.

А л к и в и а д. Это верно.

c С о к р а т. Ну а если ни тело, ни целое, состоящее из тела и души, не есть человек, остается, думаю я, либо считать его ничем, либо, если он все же является чем-то, заключить, что человек – это душа.

А л к и в и а д. Безусловно, так.

С о к р а т. Нужно ли мне с большей ясностью доказать тебе, что именно душа – это человек? [53]

А л к и в и а д. Нет, клянусь Зевсом, мне кажется, что сказанного достаточно.

С о к р а т. Даже если доказательство было не вполне безупречным, однако в меру достаточным, этого нам довольно. Безупречно осведомлены мы будем тогда, когда выясним то, что пока опустили из-за необходимости подробного рассмотрения.

d А л к и в и а д. А что это такое?

С о к р а т. Перед этим было сказано, что прежде всего надо рассмотреть самое "само". Теперь же вместо "самого" как такового мы рассмотрели каждую "самость" – что она собой представляет, – и, быть может, этого нам будет довольно: мы ведь отметили, что в нас нет ничего главнее души.

А л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. Значит, правильным будет считать, что, когда мы общаемся друг с другом и пользуемся при этом речью, это душа говорит с душою?

А л к и в и а д. Несомненно.

e С о к р а т. В этом и заключалось значение того, что я сказал несколько раньше: когда Сократ беседует с Алкивиадом, пользуясь речью, он обращается со своими речами не к лицу Алкивиада, как можно было бы думать, но к самому Алкивиаду, то есть к его душе.

А л к и в и а д. Я с этим согласен.

С о к р а т. Следовательно, тот, кто велит нам познать самих себя, приказывает познать свою душу.

131 А л к и в и а д. По-видимому.

С о к р а т. Значит, тот, кому известно что-либо о частях своего тела, знает то, что ему принадлежит, но не самого себя.

А л к и в и а д. Это так.

С о к р а т. Следовательно, ни один врач не знает себя как врача, и ни один учитель гимнастики не знает себя как такового.

А л к и в и а д. Видимо, нет.

С о к р а т. Значит, далеко до того, чтобы земледельцы и другие ремесленники знали самих себя; вдобавок они, по-видимому, не знают и своих собственных свойств, но понимают лишь то, что более отдаленно относится к их ремеслу. Они разбираются только в том, что имеет отношение к телу и помогает за ним ухаживать.

b А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. Если же рассудительность заключается в познании самого себя, то никто из них не разумеет этого искусства.

А л к и в и а д. Видимо, нет.

С о к р а т. Потому-то ремесла эти кажутся благородному человеку пошлыми и недостойными изучения.

А л к и в и а д. Да, безусловно.

С о к р а т. Значит, мы снова пришли к тому, что человек, заботящийся о своем теле, заботится о том, что ему принадлежит, но не о себе самом?

А л к и в и а д. По-видимому.

С о к р а т. Тот же, кто проявляет заботу об имуществе, заботится и не о себе и не о том, что ему принадлежит, но о вещах еще более отдаленных.

c А л к и в и а д. Я с этим согласен.

С о к р а т. Ведь любитель наживы занимается даже не своими вещами.

А л к и в и а д. Это верно.

С о к р а т. И если бы кто был влюблен в Алкивиадово тело, он любил бы не Алкивиада, но что-то из принадлежащих Алкивиаду вещей.

А л к и в и а д. Ты говоришь правду.

С о к р а т. А тот, кто влюблен в твою душу?

А л к и в и а д. Вывод напрашивается сам собой.

С о к р а т. Значит, тот, кто любит твое тело, покидает тебя тотчас же, как только тело твое перестает цвести?

А л к и в и а д. Очевидно.

d С о к р а т. Ну а кто любит твою душу, тот, видно, не покинет ее до тех пор, пока она будет стремиться к совершенствованию?

А л к и в и а д. По всей вероятности.

С о к р а т. Вот я и не ухожу, но остаюсь, хотя тело твое начинает увядать и другие тебя покинули.

А л к и в и а д. Ты хорошо поступаешь, Сократ, не уходи же.

С о к р а т. Так позаботься о том, чтобы стать по возможности совершеннее.

А л к и в и а д. Да, я позабочусь об этом.

e С о к р а т. Значит, вот как обстоит твое дело: не было и нет, как видно, приверженца у Алкивиада, сына Клиния, кроме единственного и любезного ему Сократа [54], сына Софрониска и Фенареты.

А л к и в и а д. Воистину так.

С о к р а т. Не сказал ли ты, что я, подойдя к тебе, лишь немного тебя упредил, поскольку ты первым хотел подойти и спросить, по какой причине лишь я один тебя не покидаю?

А л к и в и а д. Да, так оно и было.

С о к р а т. Итак, причина заключается в том, что я был единственным твоим поклонником, все же остальные поклонялись не тебе, а тому, что тебе принадлежит. Но красота твоя увядает, ты же, напротив, начинаешь цвести. 132 И теперь, если только ты не дашь развратить себя афинскому народу и не станешь уродлив, я тебя не оставлю. А я очень опасаюсь того, чтобы ты, стар приверженцем народа, не развратился: ведь это приключилось уже со многими достойными афинянами. "Народ отважного Эрехфея" [55] на вид очень хорош, но надо сорвать личину, чтобы он предстал в своем истинном свете; прими же предосторожность, какую я тебе посоветовал.

А л к и в и а д. Какую именно?

b С о к р а т. Прежде всего упражняйся, мой милый, учись тому, что следует знать, чтобы взяться за государственные дела. А до этого не берись, чтобы не лишиться противоядия и не попасть в опасное положение.

А л к и в и а д. Мне кажется, ты прав, Сократ. Но попытайся объяснить мне, каким именно образом следует нам о себе заботиться.

С о к р а т. Быть может, мы уже сделали к этому первый шаг: мы пришли к надлежащему согласию относительно того, что мы собой представляем. Ведь было опасение, как бы, обманываясь на этот счет, мы нечаянно не стали заботиться о чем-то другом, а не о себе.

А л к и в и а д. Это так.

c С о к р а т. А затем мы поняли, что надо заботиться о душе и именно на нее обращать внимание.

А л к и в и а д. Это ясно.

С о к р а т. Ну а заботу о наших телах и имуществе следует предоставить другим.

А л к и в и а д. Само собой разумеется.

С о к р а т. Каким же образом мы всё это яснее познаем? Ведь познав это, мы, очевидно, познаем себя самих. Но, во имя богов, постигли ли мы значение прекрасной дельфийской надписи, о которой мы вспоминали недавно?

А л к и в и а д. Что ты имеешь в виду, мой Сократ?

d С о к р а т. Я скажу тебе, о чем, как я подозреваю, говорит нам и что советует эта надпись. Правда, боюсь. что не подберу достаточного количества примеров, разве вот только пример зрения.

А л к и в и а д. Как ты это понимаешь?

С о к р а т. Посмотри и ты: предположим, что изречение это советовало бы нашему глазу, как человеку: "Увидь самого себя!" Как восприняли бы мы подобный совет? Не так ли, что глаз должен смотреть на то, что позволит ему увидеть самого себя?

А л к и в и а д. Это понятно.

С о к р а т. Представим же себе ту вещь, глядя на которую мы одновременно увидим и ее и себя самих.

e А л к и в и а д. Ясно ведь, Сократ, что это – зеркало или нечто подобное.

С о к р а т. Ты прав. Но, значит, и в глазу, которым мы смотрим, также содержится нечто подобное?

А л к и в и а д. Несомненно.

133 С о к р а т. Ты ведь заметил, что, когда мы смотрим кому-то в глаза, наше лицо, как в зеркале, отражается в глазах лица, находящегося напротив? В так называемом зрачке появляется изображение того, кто в него смотрит.

А л к и в и а д. Да, это правда.

С о к р а т. Следовательно, когда глаз смотрит в глаз и вглядывается в лучшую его часть – ту, которой глаз видит, – он видит самого себя.

А л к и в и а д. Это очевидно.

С о к р а т. Если же он будет смотреть на какую-либо другую часть человека или на любую из вещей, кроме тех, которым подобен глаз, он себя не увидит.

b А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. Следовательно, если глаз желает увидеть себя, он должен смотреть в [другой] глаз, а именно в ту его часть, в которой заключено все достоинство глаза; достоинство это – зрение.

А л к и в и а д. Так.

С о к р а т. Значит, мой милый Алкивиад, и душа, если она хочет познать самое себя, должна заглянуть в душу, особенно же в ту ее часть, в которой заключено достоинство души – мудрость, или же в любой другой предмет, коему душа подобна.

А л к и в и а д. Я согласен с тобой, Сократ.

c С о к р а т. Можем ли мы назвать более божественную часть души, чем ту, к которой относится познание и разумение?

А л к и в и а д. Нет, не можем.

С о к р а т. Значит, эта ее часть подобна божеству, и тот, кто всматривается в нее и познает всё божественное – бога и разум – таким образом лучше всего познает самого себя.

А л к и в и а д. Это очевидно.

С о к р а т. И подобно тому как зеркала бывают более ясными, чистыми и сверкающими, чем зеркало глаз, так и божество являет себя более блистательным и чистым, чем лучшая часть нашей души.

А л к и в и а д. Это правдоподобно, Сократ.

С о к р а т. Следовательно, вглядываясь в божество, мы пользуемся этим прекраснейшим зеркалом и определяем человеческие качества в соответствии с добродетелью души: именно таким образом мы видим и познаем самих себя.

А л к и в и а д. Да. [56]

С о к р а т. Ну а познавать самого себя, как мы согласились, – значит быть рассудительным?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. А не познавая самих себя и не будучи рассудительными, можем ли мы понять, что в нас есть хорошего и плохого?

А л к и в и а д. Но как, мой Сократ, могло бы это статься?

d С о к р а т. Тебе ведь, наверное, показалось бы невозможным, чтобы тот, кто не знает Алкивиада, знал бы, что именно принадлежит Алкивиаду как его неотъемлемое свойство?

А л к и в и а д. Да, невозможным, клянусь Зевсом.

С о к р а т. Точно так же ведь невозможно знать наши свойства, если мы не знаем самих себя?

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. А если мы не знаем собственных свойств, то не знаем и того, что к ним относится?

А л к и в и а д. Ясно, что не знаем.

С о к р а т. Но тогда мы не вполне верно признали недавно, что есть люди, не знающие себя, но знающие свои свойства, а также люди, знающие, что относится к этим свойствам: ведь постигать всё это – себя, свои свойства и то, что к ним относится, – по-видимому, дело одного и того же искусства.

e А л к и в и а д. Похоже, ты прав.

С о к р а т. При этом всякий, кто не знает своих свойств, не может знать соответственно и свойств других людей.

А л к и в и а д. Совершенно верно.

С о к р а т. А если он не знает свойств других людей, он не будет знать и свойств государства.

А л к и в и а д. Это неизбежно.

С о к р а т. Такой человек не может стать государственным мужем.

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. А также и хозяином дома.

134 А л к и в и а д. Никоим образом.

С о к р а т. Ведь он не будет даже понимать, что он делает.

А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. Ну а тот, кто этого не понимает, не будет разве подвержен ошибкам?

А л к и в и а д. Несомненно, будет.

С о к р а т. А ошибаясь, разве не скверно будет он вести как домашние, так и общественные дела?

А л к и в и а д. Разумеется, скверно.

С о к р а т. Ведя же их скверно, не будет ли он выглядеть жалким?

А л к и в и а д. И даже очень.

С о к р а т. А те, для которых он будет трудиться?

А л к и в и а д. И они также.

С о к р а т. Значит, невозможно быть счастливым, не будучи разумным и достойным.

b А л к и в и а д. Да, невозможно.

С о к р а т. Значит, порочные люди несчастливы.

А л к и в и а д. Именно так.

С о к р а т. Следовательно, и разбогатевший человек не избегнет несчастья; его избежит лишь человек рассудительный.

А л к и в и а д. Это очевидно.

С о к р а т. Значит, государства для своего благополучия, мой Алкивиад, не нуждаются ни в стенах, ни в триерах, ни в корабельных верфях, ни в многонаселенности, ни в огромных размерах, если они лишены добродетели.

А л к и в и а д. Да, это так.

С о к р а т. Если же ты желаешь правильно и достойно заниматься государственными делами, ты должен прививать своим согражданам добродетель.

c А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Но может ли кто привить другому то, чего он сам не имеет?

А л к и в и а д. Как мог бы он это сделать?

С о к р а т. Поэтому прежде всего ему надо самому обрести эту добродетель. Это также долг каждого, кто намерен управлять не только собой и тем, что ему принадлежит, и проявлять об этом заботу, но и заботиться о государстве и его интересах.

А л к и в и а д. Ты говоришь правду.

С о к р а т. Поэтому ты должен уготовить себе не свободу властвовать, делая для себя и для города все, что тебе угодно, но рассудительность и справедливость.

А л к и в и а д. Это очевидно.

d С о к р а т. Ибо если вы – ты и город – будете действовать справедливо и рассудительно, ваши действия будут угодны богам.

А л к и в и а д. По всей вероятности.

С о к р а т. И как мы говорили раньше, вы будете в этом случае действовать, вглядываясь в ясный блеск божества.

А л к и в и а д. Это понятно.

С о к р а т. А имея этот блеск перед глазами, вы узрите и познаете самих себя и то, что является для вас благом.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Значит, вы будете действовать правильно и достойно.

А л к и в и а д. Да.

e С о к р а т. Но я могу поручиться, что, действуя таким образом, вы наверняка будете счастливы.

А л к и в и а д. Ты – верный поручитель.

С о к р а т. Если же вы будете действовать несправедливо и брать в пример все безбожное и темное, то, естественно, и дела ваши будут такими и самих себя вы не познаете.

А л к и в и а д. По-видимому.

С о к р а т. В самом деле, мой милый Алкивиад, если у кого-либо (будь то частное лицо или государство) есть возможность делать все, что ему вздумается, а ума при этом нет, какая ему может быть уготована судьба? Например, если бы больному была предоставлена возможность делать все, что он вздумает, при том, что он не обладает разумом врача, и он будет действовать как тиран, то есть не сумеет себя обуздать, каков будет его удел? Разве не погубит он скорее всего свое тело?

135 А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. А если на корабле любому будет дана возможность делать все, что ему угодно, при том, что у него нет разума и добродетели кормчего, – понимаешь ли ты, что приключилось бы с ним и его спутниками по плаванию?

А л к и в и а д. Да, в этом случае все они погибли бы.

С о к р а т. Точно таким же образом обстоит дело в государстве и при всех видах неограниченной власти: как только исчезает добродетель, наступает несчастье.

b А л к и в и а д. Да, это неизбежно.

С о к р а т. Следовательно, достойнейший мой Алкивиад, тебе надо уготавливать как себе, так и городу, если вы намерены процветать, не тиранию [57], но добродетель.

А л к и в и а д. Это правда.

С о к р а т. И раньше, чем будет обретена добродетель, не то что ребенку, но и зрелому мужу лучше не властвовать, но отдать себя под водительство более достойного человека.

А л к и в и а д. Ясно, что лучше.

С о к р а т. А то, что лучше, разве не прекраснее?

А л к и в и а д. Прекраснее.

С о к р а т. То же, что прекраснее, разве не более подобает?

c А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Следовательно, дурному человеку подобает рабствовать: так будет лучше.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ведь порочность – это рабское свойство.

А л к и в и а д. Очевидно.

С о к р а т. А добродетель присуща свободе.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Так разве, мой друг, не следует избегать всего рабского?

А л к и в и а д. И даже очень, Сократ.

С о к р а т. Чувствуешь ли ты теперь свое состояние? Подобает оно свободному человеку или нет?

А л к и в и а д. Мне кажется, я его даже очень чувствую [58].

С о к р а т. Знаешь ли ты, как можно избежать того, что с тобою сейчас творится? Мне не хочется давать имя этому твоему состоянию – ты так красив.

d А л к и в и а д. Но я и сам знаю.

С о к р а т. Ну и как же?

А л к и в и а д. Я избегну этого состояния, если ты пожелаешь, Сократ.

С о к р а т. Нехорошо ты говоришь, Алкивиад.

А л к и в и а д. Но как же надо сказать?

С о к р а т. "Если захочет бог" [59].

А л к и в и а д. Вот я и говорю это. А кроме того, я опасаюсь, что мы поменяемся ролями, мой Сократ: ты возьмешь мою личину, я – твою. Начиная с нынешнего дня я, может статься, буду руководить тобою, ты же подчинишься моему руководству.

e С о к р а т. Благородный Алкивиад, любовь моя в этом случае ничем не будет отличаться от любви аиста [60]: взлелеяв в твоей душе легкокрылого эроса, она теперь будет пользоваться его заботой.

А л к и в и а д. Но решено: с этого момента я буду печься о справедливости.

С о к р а т. Хорошо, если б ты остался при этом решении. Страшусь, однако, – не потому, что не доверяю твоему нраву, но потому, что вижу силу нашего города – как бы он не одолел и тебя, и меня [61].

 

 

__________________________

[1] Т.е. Алкивиад (см. прим. 3 и Алкивиад II, прим. 1).

[2] Причина божественного свойства – внутренний голос, или гений, Сократа (ср. 105е). См.: Апология Сократа, прим. 34; см. также схолии (р. 276 Hermann).

[3] Род, к которому принадлежал Алкивиад, по отцовской линии вел свое происхождение от Ореста, сына царя Агамемнона, и, следовательно, восходил в конечном итоге к самому Зевсу (см.: Евтидем, прим. 54). Этот прославленный род играл важную роль в истории Афин. Дед Алкивиада, тоже Алкивиад, был отцом Клиния и Аксиоха (см.: Евтидем, преамбула и прим. 2). Клиний, отец Алкивиада, отличился в морском сражении против персов при мысе Артемисий в 480 г. (Геродот VIII 17). Он погиб в битве при Коронее в 447 г., когда афиняне потерпели поражение от беотийцев. После него остался трехлетний сын (см.: Плутарх. Алкивиад I). Мать Алкивиада Диномаха (см. 105d) – дочь Мегакла и внучка знаменитого Клисфена (см.: Аксиох, прим. 4), благодаря политическим реформам которого была упразднена тирания сыновей Писистрата. Таким образом, по материнской линии Алкивиад происходит из рода Алкмеонидов (Алкмеон – правнук гомеровского героя Нестора). О Перикле см.: Феаг, прим. 19.

[4] Имеются в виду фракийцы и македоняне, обитавшие на севере Греции. Следует отметить, что их правители стремились приобщиться к эллинской образованности (см., напр.: Феаг, прим. 13).

[5] О Кире см. прим. 21 к с. 102. Ксеркс, сын Дария и Атоссы, вступивший в 485 г. на престол, отличался непомерной гордостью и деспотизмом. В годы греко-персидских войн потерпел поражение от греков при Саламине, Платеях, Микале (485-465). См. также: Менексен, прим. 26 и 27.

[6] Т.е. Перикл.

[7] Это единственное место в диалогах Платона, где функция сократовского божества (гения) трактуется не как запретительная, а, наоборот, как разрешающая приступить к действию (см.: Апология Сократа, прим. 34).

[8] Алкивиад привык к многословным речам софистов. Он не раз слушал споры, в которых участвовали Протагор и Горгий (см.: Апология Сократа, прим. 9; Евтидем, прим. 32). Так, в "Протагоре" он находится среди гостей, жаждущих послушать приехавшего в дом Каллия (см.: Апология Сократа, прим. 11) Протагора (316а).

[9] Игре на флейте Алкивиад не пожелал учиться потому, что при этом приходится надувать щеки и лицо искажается, что, конечно, не нравилось Алкивиаду, гордившемуся своей красотой. В данном случае он поступил как прекрасная богиня Афина (см.: Кратил, прим. 64), которая по той же причине отвергла флейту, бросив ее на землю; инструмент поднял уродливый сатир Марсий.

[10] При обсуждении государственных дел в древности принято было выслушивать и прорицателей; в особо важных случаях отправляли послов к Дельфийскому оракулу, существовали даже официальные толкователи прорицаний (см.: Законы VI 759d). Иногда к оракулам обращались и частные лица. Вспомним, например, случай с Херефонтом (см.: Апология Сократа 21аb). См. также: Феаг, прим. 15.

[11] Сократ не раз прибегает к примеру, где действует учитель гимнастики, дающий советы в палестре. См., напр.: Критон 47b.

[12] См.: Евтидем, прим. 17.

[13] Определение гармоничности, или гармонии, находим в "Филебе" (17с – е), "Софисте" (253b), "Законах" (II 615а). Античные мыслители придавали огромное значение гармонии, исследуя различные ее проявления в искусстве, в жизни человека, в космосе, причем их представление о гармонии отнюдь не исключало, а предполагало наличие диалектического единства противоположностей. Еще Гераклит (VI в.) говорил о гармонии лука и лиры, когда "расходящееся согласуется с собой" (В 51 Diels). Подчеркнем, что даже по чисто музыкальным трактатам видно, что греки применяли представление о гармонии как созвучии, согласии, единомыслии к сфере философии, этики и политических учений (см.: Aristidis Quintiliani. De musica libri III / Ed. R.P.Winnington – Ingram. Lipsiae, 1963). Платоновский космос основан на гармонии сфер, которые представляют собой музыкальную октаву и звучат как хорошо настроенный инструмент (Государство X 616е – 617с). Поздние теоретики искусства следуют классическому пониманию космической гармонии как "согласия неподобных звуков", лежащего в основе тех принципов, по которым была создана лира (M.F. Quintiliani institutiones oratoriae libri XII / Ed. L.Radermacher, V. Buchheit. I-II. Leipzig, 1971).

[14] Сократ у Платона очень высоко ставит справедливое. Быть справедливым для Сократа – первое благо, а становиться справедливым – второе. Поэтому и красноречие должно служить справедливости, иначе оно теряет смысл (Горгий 527с). Справедливость, будучи этическим принципом, имеет и эстетическую ценность – она прекрасна (там же 476е). Более того, Сократ включает справедливость (честность) в число видов добродетели, отождествляя ее с благочестием (Менон 78d и прим. 7), что было совершенно чуждо софистам.

[15] О боге – Покровителе дружбы, т.е. Зевсе Филии (Φίλιος), Сократ упоминает и в диалоге "Евтифрон" (6b), а также в "Федре", где прямо сказано: "...ради Зевса, покровителя дружбы..." (234е). В схолии к "Горгию" 500b говорится: "У афинян был эпонимом Зевс Филиос" (О разных эпитетах Зевса см.: Протагор, прим. 31.) И менее всего я хотел бы нарушить такую клятву – перефразировка стиха Гомера "...напрасно я им никогда бы не клялся" (Ил. XV 39-40).

[16] Букв.: "несправедливо поступает". Выражение употреблялось как разговорное "плутует". Ср.: Аристофан. Облака 25.

[17] В поэме Гомера "Илиада" изображаются события последнего, десятого года войны ахейцев с троянцами, начавшейся из-за похищения троянским царевичем Парисом жены спартанского царя Менелая Елены. Здесь, таким образом, несправедливость, нанесенная ахейцам, влечет за собой войну, цель которой – смыть позор и восстановить попранную справедливость. Разногласия по вопросам справедливости и несправедливости возникли и среди ахейцев вследствие ссоры вождей Агамемнона и Ахилла из-за прекрасной пленницы (см.: Гиппий меньший, прим. 16). В "Одиссее" описаны события последнего, десятого года странствий ахейского героя, вернувшегося после Троянской войны домой и вступившего в борьбу с претендентами на руку его жены Пенелопы, которые, считая Одиссея погибшим, хотели завладеть его состоянием и властью на о. Итака. Каждая из соперничающих сторон, таким образом, тоже действовала, руководствуясь своими представлениями о справедливости и несправедливости, пока богиня Афина не установила на Итаке мир.

[18] Упоминаются события Пелопоннесской войны; о битве при Танагре см.: Менексен, прим. 30, о битве при Коронее см. здесь, прим. 3.

[19] Еврипид. Ипполит 352. Пер. С.Я.Шейнман-Топштейн. В одной из сцен этой трагедии кормилица спрашивает влюбленную в Ипполита, но боящуюся произнести его имя Федру, в кого она влюблена, Федра уклончиво отвечает, что он – сын амазонки. Тогда кормилица впервые произносит вслух имя Ипполита, и Федра бросает ей в ответ эти слова.

[20] В ориг. μανικόν (от μανία – сумасшествие, безумие), т.е. незнание здесь приравнивается к безумию. Ср.: Ксенофонт. Воспоминания... III 9, 6. Сократ признает, что сумасшествие противоположно добродетели, однако незнание (άνεπιστημοσύνην) он не считает сумасшествием. В то же время не знать самого себя или воображать, будто знаешь то, чего не знаешь, по его мнению, очень близко к сумасшествию. См. также: прим. 24 и Хармид, прим. 29.

[21] В "Меноне" Платон говорит об относительности понятия полезного. Так, здоровье, сила, красота и богатство, считаясь благами, признаются полезными, но они могут оказаться и вредными для человека и стать для него злом (87е – 88а). В "Горгий" (477а) полезным оказывается прекрасное, являющееся благом. У Ксенофонта выражен более трезвый взгляд на полезное (Домострой 6, 4), он подчеркивает также целенаправленность действия человека (Воспоминания... II 7, 7). Подробнее см.: Гиппий больший, прим. 31.

[22] Ср. рассуждение Сократа в диалоге "Гиппий больший": "...если прекрасное есть причина блага, то благо возникает благодаря прекрасному... прекрасное – это своего рода отец блага" (297b).

[23] Пепарефийцы – жители Пепарефа, одного из Кикладских островов.

[24] Сократ полагает, что самое главное – это познание самого себя. Если человек лишен этого познания, то он находится в плену ложных мнений, воображая себя то более богатым, то более красивым и добродетельным, чем он есть на самом деле. В "Филебе", где специально разбирается этот вопрос (48с – 49а), подчеркивается, что люди чаще всего состязаются в "ложной, кажущейся мудрости", которая есть зло. См. также прим. 20 и Хармид, прим. 36.

[25] Пифоклид, пифагореец, знаменитый музыкант-флейтист с о.Кеос (см.: Протагор 316е), изобрел лидийский лад (Плутарх. О музыке 16). Дамон, известный музыкант, ученик Пифоклида, изобрел гиполидийский лад, противоположный миксолидийскому, но сходный с лидийским (см. также: Лахет, прим. 22). Подробнее о греческих ладах и ритмических формах см.: Лосев А.Ф.Античная музыкальная эстетика. М., 1960-1961, а также Государство, кн. III, прим. 52. На авторитет Дамона Платон ссылается в Государстве III 400аb. То, что Перикл, стремясь стать мудрым, общался с философом Анаксагором (см.: Апология Сократа, прим. 27), не вызывает удивления. Но обучение этому же у музыкантов может показаться современному читателю странным. Однако следует учитывать, что упомянутые музыканты, как и многие другие, одновременно являлись и философами-пифагорейцами, в учении которых музыка занимала важное место (см.: Протагор, прим. 38). Вспомним, что и Сократ обучался у музыканта Конна (см.: Менексен, прим. 9), который у Платона всегда изображается в окружении философствующих собеседников. См.: Менексен, Евтидем, ср.: Протагор, прим. 24.

[26] См.: Феаг, прим. 21.

[27] Клиния – младшего брата Алкивиада не путать с Клинием – сыном Аксиоха, его двоюродным братом, действующим в диалоге "Евтидем" (см.: Евтидем, прим. 2). Опекун братьев Перикл, опасаясь дурного влияния старшего брата, отдал Клиния на воспитание к Арифрону, но тот вернул его обратно, не зная, что с ним делать (Протагор 320b).

[28] Пифодор упоминается в "Пармениде" (126bс) как друг Зенона. Каллий, сын Каллиада из дема Эксоны, – афинский полководец и политик, которого схолиаст называет "прославленным" (р. 279 Hermann). Он погиб в 432 г. при осаде Потидеи. Зенон из Элей (Италия) (490-430), философ, ученик Парменида, развивал теорию о едином непрерывном бытии как подлинном предмете мысли. Чувственное бытие, лишенное непрерывности и вызывающее лишь смутные ощущения, немыслимо вообще. Видимо, поэтому Аристотель называет Зенона изобретателем диалектики (А 1, 10 Diels). Знаменитые апории Зенона ("Ахиллес", "Стрела", "Дихотомия", "Стадий". – А 25-28 Diels) парадоксальны с точки зрения чувственного познания мира, которое является недостоверным. В сочинениях Платона Зенон иронически именуется "элейским Паламедом", т.е. необыкновенно изощренным и мудрым человеком. Намекая на апории Зенона, Сократ говорит, что слушателем Зенона "одно и то же представляется подобным и неподобным, единым и множественным, покоящимся и несущимся" (Федр 261d). В диалоге "Парменид" Зенон – зрелый самоуверенный человек, обремененный славой (127а – 128е).

Заключительные слова данной реплики Сократа подчеркивают ее вполне ироничный характер: оказывается, от общения с Периклом никто не становится мудрым, а вот от общения с Зеноном, которому платят огромные деньги за обучение, таковыми становятся просто с необходимостью. Пифодор и Каллий в действительности ничем особенно не проявили себя на поприще мудрости.

[29] Слова Алкивиада вполне соответствуют тому, что говорил сам Сократ перед своими судьями. Его разоблачение ложной мудрости государственных людей вызвало со стороны афинских политиков неприкрытую ненависть (см.: Апология Сократа 21с-е).

[30] См.: Апология Сократа, прим. 53, а также Менексен, прим. 7.

[31] Афинянин Мидий, желавший сделать политическую карьеру, был известен своей никчемностью. Он, в частности, увлекался перепелиными боями, что соответствовало дурным и низменным вкусам толпы. О пристрастии афинян к птичьим боям см.: Законы VII 789bс. Аристофан в комедии "Птицы" высмеивает "птицебезумие" афинян (ст. 1290), причем Мидий, по его словам, "напоминает дрозда, ушибленного в темечко" (ст. 1298 сл.). Рабская прическа – коротко остриженные волосы, что, по общепринятому тогда мнению, вполне соответствовало грубости и невежеству нравов рабов. Схолиаст толкует это место у Платона как поговорку (р. 280 Hermann).

[32] Цари лакедемонян вели свой род от потомков Геракла и его сына Гилла, так называемых Гераклидов, поселившихся в Пелопоннесе, который они считали своим наследственным достоянием. Первыми царями Лакедемона были Прокл и Еврисфей – сыновья Аристодема, правнука Гилла, после них там всегда правили два царя. Цари персов вели свой род не только от Ахемена (родоначальника династии Ахеменидов), но и от самого Персея (по имени которого назван и народ) и его супруги Андромеды, чьим сыном и был Ахемен. В свою очередь Персей был сыном Зевса и Данаи, а Геракл – сыном Зевса и Алкмены, т.е. гераклиды и персы – одного происхождения (см. также: Евтидем, прим. 54).

[33] Еврисак – сын героя Аякса и его возлюбленной Текмессы, дочери фригийского царя; Аякс в свою очередь – внук Эака и правнук Зевса. Среди потомков Еврисака кроме Алкивиада насчитывался ряд знаменитых афинян, среди которых Мильтиад, Кимон, историк Фукидид. О роде Алкивиада см. прим. 3.

[34] Здесь, возможно, Сократ иронизирует; ср.: Евтидем, прим. 54. Схолиаст приводит мифологическую генеалогию Сократа, согласно которой он, сын скульптора Софрониска и Фенареты, через многих лиц мужского и женского пола, неизвестных по имени, восходит к Дедалу, который в свою очередь через Евпалама, Метиона, афинского царя Эрехфея и Гею – Землю, впитавшую семя Гефеста, имеет своими предками Зевса и Геру (р. 280 Hermann). Возводя свой род к Дедалу – мифическому ваятелю и искусному мастеру (см. также: Ион, прим. 10; Менексен, прим. 45), Сократ поступал так же, как греческие врачи, которые обычно считали своим предком Асклепия и именовали себя "асклепиадами" (ср. род Аристотеля), или певцы – "гомериды", возводившие свой род к Гомеру (см. также: Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Аристотель. Жизнь и смысл... М., 1982. С. 30). Между прочим, в Аттике был дем Дедалида, что неудивительно, так как Дедал не только был родом из Аттики, но и имел вместе с царем Тесеем одних предков. См. также: Лахет, прим. 10.

[35] Имеется в виду Артаксеркс I, который после убийства Артаба-ном царя Ксеркса (см. прим. 5) наследовал отцу и в 465 г. вступил на персидский престол; умер в 425 г. Эгина, остров в Сароническом заливе (Эгейское море), назван по имени нимфы Эгины, дочери речного бога Асопа, которую поселил на этом острове влюбленный в нее Зевс. Сыном Зевса и Эгины был Эак (см. прим. 33).

[36] Эфоры, должностные лица в Лакедемоне (Спарте), представлявшие народное собрание, назначались ежегодно в количестве пяти человек. Они обладали судебной, законодательной, правительственной властью и даже контролировали деятельность царей, т.е. имели большое политическое влияние. По преданию, должность эфоров была установлена Ликургом (см.: Критон, прим. 15).

[37] Это выражение, ставшее поговоркой, согласно схолиасту (р. 281 Hermann), принадлежит аттическому комедиографу Платону (конец V – первая половина IV в.), которому приписывали до 30 комедий.

[38] Воспитание сына персидского царя в идеализированных тонах описывается Ксенофонтом. По его мнению, именно благодаря столь продуманному и тщательному воспитанию ребенка из него в дальнейшем формируется такой выдающийся и разносторонне образованный правитель, как Кир Старший (Киропедия I 2-6) или Кир Младший (Анабазис I 9).

[39] Зороастр (Заратустра) – мудрец, пророк и зачинатель древне-иранской дуалистической религии, в основу которой он положил мистическое учение о противоборстве Ормузда (Агурамазды – владыки мудрости) – светлого божества и Аримана – черной силы зла. В греческой традиции Зороастр считался первым магом. Согласно фантастической хронологии Диогена Лаэртского, от Зороастра до падения Трои прошло 5 тыс. лет, а от Зороастра до переправы Ксеркса (480 г.) – 6 тыс., причем маги – преемники Зороастра действовали вплоть до завоевания Персии Александром Македонским (I Вступление 2). Сведения о происхождении Зороастра неясны.

[40] О воспитателе Алкивиада других сведений нет. Плутарх в биографии Алкивиада (гл. 1) основывается именно на этом упоминании. [41] Суждение Сократа о богатстве лакедемонян односторонне. Аристотель в "Политике" указывает, что "одна часть граждан владеет собственностью больших размеров, другая – совсем ничтожной" (II 6, 1270а 15-18). Мессения, юго-западная часть Пелопоннеса, на востоке граничившая с Лакедемоном, подпала под владычество Спарты еще в VII в. и стала независимой только в IV в. Славилась своим плодородием. Илотами, называли жителей Спарты – потомков некогда побежденного племени. Они не обладали правами свободных граждан, это были государственные рабы, предоставленные в пользование частным лицам, причем в Спарте существовал обычай так называемых криптий – тайного, происходившего по ночам убийства илотов. Плутарх сомневается, что установлением этого обычая Спарта обязана Ликургу. Он называет криптий "гнусным делом" и заявляет, что "в Лакедемоне свободный до конца свободен, а раб до конца порабощен" (Ликург XXVIII). Схолиаст, ссылаясь на Гомера, производит наименование "илоты", "гелоты" (είλωτες) от города Гела в Пелопоннесе. Мнения филологов неоднозначны. К.О.Мюллер считал, что слово образовано от аориста II греческого глагола αίρέω (беру, захватываю): εϊλον, т.е. илоты, – это те, которые захвачены. Ф.Сольмсен возводил слово к исходной форме *e-Felötes, связывая ее с инфинитивом от глагола άλίσκομαι – άλώναι (быть взятым в плен) с протетической дигаммой (F), так как первоначально илотами звали военнопленных. Я.Фриск приходит к выводу, что ни значение этого слова, ни его этимология неясны (Frisk J. Griechisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1960. V. Είλωτες, p. 462).

[42] Имеется в виду басня полулегендарного Эзопа (ок. VII в.) "Лев и лисица" (Corpus fabularum Aesopicarum / Ed. A.Hausrath – H.Hunger. Vol. I. Fase. 1-2. Leipzig, 1959-1970. Fab. 147). Хитрая лиса опасается принять приглашение льва и посетить его пещеру, так как заметила, что многочисленные следы животных ведут только внутрь пещеры, но не обратно, и поняла коварное намерение льва.

[43] Как утверждает схолиаст (р. 282 Hermann), заслуживающий веры человек – Ксенофонт (см.: Менексен, прим. 41). Однако если действие "Алкивиада I" происходит в канун Пелопоннесской войны (см.: Менексен, прим. 31), то это допущение неверно, так как путешествие Ксенофонта к Киру Младшему имело место в 401 г. Поскольку недостатка в лицах, посещавших персидский двор, не было, вопрос этот не является принципиальным.

Подобные приводимым здесь наименования личных дополнительных доходов, идущих в руки того или иного члена царской семьи, были характерны не только для Персии тех времен. В феодальной Европе были в ходу выражения, близкие этим. О.Апельт (Platon. Sämtliche Dialoge / Hrsg. von O.Apelt. Bd 3. Leipzig, 1922. S. 222) приводит свидетельство, что королева Испании, будучи одновременно принцессой Пармы и Пьяченцы, предполагала установить там власть своего второго сына дона Филиппа и называла эти города своей "нижней юбкой" (ср. русск.: "дать город на кормление" или деньги "на булавки", подарки "на зубок").

[44] Аместрида (Άμηστρις) – дочь Отана, супруга Ксеркса, мать Артаксеркса I (Геродот VII 61, 114). Убор Диномахи стоит 1250-1800 руб. (см.: Апология Сократа, прим. 12). Эрхия – дем в филе Эантида или Эгеида. Здесь имеется в виду квадратный плетр, т.е. мера плоскости, а не длины. 1 кв. плетр = 10 кв. м (1 плетр = около 1,01 га). Значит, Алкивиад владеет землей в 3 тыс. кв. м.

[45] Леотихид (Левтихид) – спартанский военачальник, возглавлявший в 479 г. союзный морской флот греков в битве при Микале (Геродот IX 90-92 сл.; 98-100). Архидам II (время правления – 468-426 гг.) – спартанский царь, возглавлявший в 431 и 428 гг. поход на Аттику. Первый период Пелопоннесской войны (431-421) назван по его имени Архидамовой войной. В 434 г. (время действия в "Алкивиаде I") Архидам еще не выступал против Афин. Агис I, сын Архидама и Лампидо, начал править в 426 г.; вместе с Лисандром (см.: Менексен, прим. 36, 37, 39) в 405 г. осаждал Афины; умер в 397 г. В 434 г. царем еще не был.

[46] В оригинале γνώθι σεαυτόν. Сократ вспоминает надпись, начертанную на храме Аполлона в Дельфах (храм принято также называть Дельфийским, или Пифийским, – в память о подвиге Аполлона, убившего чудовищного змея Пифона). Это же самое изречение приписывают одному из семи мудрецов – спартанцу Хилону (10, 3, р. 63 Diels). Оно стало одним из принципов бесед Сократа (см., напр.: Протагор 343 ab и прим. 55). Знаменита была и другая надпись на Дельфийском храме: "Ты еси". Ее философско-религиозную интерпретацию дает Плутарх в сочинении "Об "Е" в Дельфах". По его мнению, эта надпись указывает, что божество присутствует и в храме, и в мире.

[47] Имеется в виду гений Сократа (см.: Апология Сократа, прим. 34).

[48] В оригинале καλοί κάγαθοί – словосочетание, имеющее терминологическое значение и выражающее неразрывное единство прекрасного (καλός) внешнего облика человека и его хорошей (άγαθός) внутренней сущности. Идеал калокагатии с течением времени менялся: постепенно все большее значение приобретала внутренняя красота. "Кто прекрасен, – читаем у Сапфо, – одно лишь нам радует зрение. Кто хорош – сам собой и прекрасным покажется" (fr. 49 Diehl = fr. 50 L.-Р.). И сам Сократ, внешне безобразный, оказывается тем не менее "калокагатийным" человеком. См. об этом: Пир 215а, 217а, а также Протагор 345b – 346с и прим. 47, 50. Подробнее об историческом развитии термина "калокагатия" см.: Лосев А.Ф. Классическая калокагатия и ее типы // Вопросы эстетики. М., 1960. № 3. С. 411-475.

[49] Постановщик, или наставник, хора – хородидаскал – занимался обучением членов хора (хоревтов) трагедии, ответственность за постановку которой лежала на хореге, бравшем на себя все денежные расходы.

[50] Тяжелое вооружение (копье, большой щит, меч, панцирь, шлем, набедренники) – принадлежность пехотинца-гоплита. В качестве гоплита Сократ участвовал в походе на Делий (см.: Пир 219е – 221а).

[51] См. прим. 46. Схолиаст приводит в данном месте стихи: "Познать самого себя на словах не великая важность, а на деле это знает один бог" (р. 283 Hermann).

[52] В оригинале αυτό το αυτό. По Платону, здесь следует подразумевать общее понятие "идеи", или "эйдоса", человека. Только познав эту идею как родовое, общее понятие человека, можно познать каждого конкретного индивида. Ср.: Гиппий больший, прим. 3, где исследуется природа идеи, или понятия, прекрасного.

[53] О роли души см.: Горгий 465d. О взаимоотношении души и тела подробнее см. там же, прим. 45. В "Кратиле" душа – причина жизни тела (399е), а тело – могила (σήμα), или знак (σήμα), души (400с).

[54] Здесь Сократ перефразирует слова, с которыми у Гомера старая нянька Евриклея обращается к сыну Одиссея Телемаху, опасаясь за него: "Ну как ты – любимый, единственный, – как пустишься в дальние земли?" (Од. II 364 сл., пер. В.В.Вересаева).

[55] Сократ опять перефразирует Гомера, упоминающего в "Илиаде" об афинских воинах под Троей: "Рать здесь была и мужей, населяющих город Афины, край Эрехфея героя" (II 547, пер. В.В.Вересаева). Об Эрехфее см. прим. 34.

[56] В угловых скобках Барнет помещает текст, включенный автором III – IV вв. Евсевием (Praeparatio evangelica XI 27, 5 // Eusebii Caesariensis Opera / Rec. G.Dindorf. Vol. II. Lipsiae, 1867), другими переписчиками он опускался как спорный. Зеркала в античности делались из полированного металла, бронзы, меди или серебра.

[57] Ср.: "Государство" (IX 571а – 579е), где дана картина становления тирании на почве извращенной демократии, показана деятельность тирана, качества его души, наклонности. Сократ приходит к выводу, что сам тиран является рабом угодливости и рабства. "Всю свою жизнь он полон страха, он содрогается и мучается, коль скоро он сходен со строем того государства, которым управляет" (579е).

[58] Ср. "Пир", где Алкивиад утверждает, что, только слушая Сократа, он испытал негодование на свою рабскую жизнь и чувство стыда. Сократ, по словам Алкивиада, воздействует на слушателей, подобно силену или мифическим певцам, покорявшим все живое пением и музыкой (215a – 216d).

[59] Ср. "Апологию Сократа", где в самом конце своей речи Сократ говорит судьям, что никому, кроме бога, неведомо, что лучше – жить или умереть, а также его заключительную реплику в "Лахете". В этих высказываниях ощущаются уже монотеистические мотивы, язычеству чуждые.

[60] По распространенному мнению, аист, став взрослым, заботится о своих родителях.

[61] В этих словах как бы предсказывается будущая судьба Сократа и Алкивиада.